Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Дорожка, лутц, прогиб, рука, гладящая воздух, как тонкую женскую талию, как гибкую мужскую спину.

Я сделал что-то страшное в своей силе. Тысяча интерпретаций, трактовок, домыслов, тысяча переводов одного взгляда, одного движения.

Я не знал, что он сможет… так. Национальные — хуйня. Отборочные в Хасецу — детский манежик, игрушечки.

Как быть автором хорошей книги — во второй половине ты опускаешь вожжи и смотришь, куда тебя сюжет утащит, ты больше не контролируешь происходящее и можешь только любоваться тем, что натворил.

Юри подал бедрами вперед, изогнулся, взял скорость и чисто вошел в двойной аксель.

Скользнул пальцами по шее, по волосам, прикрывая лицо рукой — то ли стыдливо, то ли насмешливо.

Кто-то за моей спиной свистнул.

Он был идеален.

Не так.

Раньше помарки были. Теперь я не знал, что ему скажу, когда он выйдет со льда. Я был не нужен? Я сделал свою работу слишком хорошо, или я в кои-то веки сделал ее, как надо?

Я чуть не сел на пол, когда ногу прошило болью — безо всякого предупреждения. Последняя треть программы Юри была у моего борта, он почти все время был лицом ко мне, он будет видеть меня, я должен смотреть… Я задохнулся, часто заморгал. Да что за хуйня. Как не вовремя.

Юри вытянул руки к темному потолку, крутанулся, взъерошивая волосы, наклонил голову, обнимая себя за шею, притопнул ногой, болезненно сводя брови — часть программы, показывающая надломленность, запретность такой любви, выгорание не в полное безразличие даже — в мельчайший пепел.

Я видел в круге софита белые контуры лица и покатых плеч, летящие в воздухе капельки пота, мелкие, горячие, ледяную крошку и легкую дрожь замерших рук.

Юри застыл посреди льда, смакуя ту самую паузу, секунду между концом музыки и реакцией зрителей.

Потом повернулся и поцеловал кончики пальцев, махнул трибунам вслепую. Заулыбался, снесенный волной аплодисментов.

Я ждал, стараясь не обращать внимания на дергающую боль в ноге.

Юри ехал ко мне медленно, устало. Он улыбался.

Я подал ему руку, помогая выбраться в ложу, подхватил, когда он качнулся, под локоть, и, не выдержав, обнял за спину.

— Мне нечего сказать, — пробормотал я на горящее ухо, и Юри сжал мои плечи в ответ.

Я плохо помню, как катались другие, и еще хуже — как мы дали два интервью для российской и иностранной прессы. Кажется, я говорил что-то смешное и ожидаемое, кажется, Юри обаял публику до крайней степени.

Кажется, меня даже Попович поздравил. По-моему, у него была хорошая программа даже. В лучших традициях русской школы. Классика, пиздодрама, много ударных.

Кажется, меня обнял Крис.

И Пхичит со мной сфотографировался.

Я с трудом помню, как мы добрались до отеля, и единственное, что было наверняка — это задушенная хорошими манерами паника — почему я так устал?

Ноги не держали. Зато метка успокоилась. Или от усталости я не обращал на нее внимания.

Чувство, что меня отходили битой, в последний раз посещало меня года три назад, когда, восстанавливаясь после травмы ноги, я пытался догнать сборную и утраивал темпы тренировок.

Но теперь — я же просиживал задницу на трибуне. Я только и делал, что смотрел на Юри, жрал его глазами, пытался мысленно быть с ним — это оказалось легче, чем я представлял, короткая программа и вечер накануне располагали.

Я успел просмотреть новости.

«Цыганочка с выходом. Кацуки Юри открывает свой второй сезон первым местом в короткой программе».

«Остановите его, кто-нибудь! Юри Кацуки плавит лед».

«Призвание одно — дороги к нему разные. Виктор Никифоров о своем дебюте в роли тренера и о японских курортах».

Почему я так устал?

Мне казалось, мне врезали по затылку, так я рухнул на диван. Юри прошел к тумбочке и вынул из ведра с наполовину растаявшим льдом бутылку шампанского. Отклеил от нее записку, развернул.

— Они смотрят трансляцию, — Юри поднял на меня мутные глаза. — Поздравляют с первым местом.

— Еще бы,— буркнул я куда-то в диван. — Ты герой, Юри.

Час назад нам звонили из Хасецу, кто-то выл и рыдал в трубку, на заднем плане лаял Маккачин и, кажется, что-то взрывалось. Я смог понять, что за Юри и меня молились, и что Минако напилась от восторга в слюни. Юри улыбался, слушая все это. Я смотрел на Юри.

Юри стек по боковине дивана на ковер и уронил голову на сиденье. Я поднял руку и погладил его по голове машинально, неосознанно.

— Я… горжусь тобой. И собой. Собой даже больше.

— Я рад, Виктор, — Юри повернул голову и закрыл глаза. — Я боялся тебя подвести.

— Тебе нечего бояться. Я же не Яков. И даже не Минако.

— Да, она страшная женщина, — Юри усмехнулся, не открывая глаз.

— Юри?

— М?

— Тебе надо лечь спать, и желательно у себя, иначе я понесу тебя в кровать, раздену и уложу сам. Это не угроза, мне нетрудно, просто чтобы ты знал. Тем более, за мной должок.

Юри резко сел и потер лицо руками.

— Спасибо, Виктор. Конечно.

Он обнял свои колени.

— Я взял первое место. Завтра я либо подтверждаю его, либо…

— Не думай о завтра.

— Легко сказать, — Юри глянул на меня так, что я тоже проснулся.