Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

— Я не была в ветеринарной клинике. У Кацуки-сан там подвязки, должны сделать все, что необходимо. Клиника в паре кварталов от курорта, все было очень быстро, сразу же, как Мари нашла… Его уже должны были прооперировать. Мы поедем сразу туда…

— Нет, — я вскинулся. — Мне надо сначала в Ю-Топию. Пожалуйста, Минако.

Сам не знаю, зачем. Вещи бросить, умыть рожу, просто… успокоиться. Это место всегда успокаивало, расхолаживало, мне физически туда хотелось, из животного страха, инстинкта, не знаю. Дух перевести.

— Ладно, — медленно, как дебилу, произнесла Минако. — Заедем. Возьмем документы на пса, Мари говорила, что они забыли ветеринарный паспорт впопыхах.

Я кивнул. Минако сжала руль.

— Ты же понимаешь, что он уже старенький у тебя?

— Знаешь, как Юри сказал? Он сказал, как садист. Если собака умрет — ты должен быть рядом с ней. А то будешь жалеть потом.

Минако глянула на меня огромными влажными глазами, да как, блядь, они все это тут делают, что за японская корпоративная фишка, мать их ети… Кивнула молча.

— А я жалею, что бросил его. И все.

— Ты не бросил. Ты уехал готовить Юри, ты ведь тренер…

— Бросил Юри, я имею в виду. Он там сейчас один. Волнуется и за меня, и за Маккачина, и за любую ерунду, какую найдет, и за Кубок…

— Виктор, — Минако коснулась моей руки, царапнула ногтями. — Пока что волнуешься только ты. Успокойся.

Я посмотрел на Минако. Она говорила, снова крепко сжав руль:

— Мы, тренеры, учителя, инструкторы, можем позволить себе все. Однажды я три года крутила роман со своим учеником, который был младше меня лет на пять, наверное…

Я напрягся, считая в уме. Минако покосилась на меня и хихикнула:

— Его звали Макото. Расслабься. Потом, как-то раз, ушла в серьезный запой. Месяц лечилась. Только никому, ладно?

— Ладно.

— Мы вообще с тобой приличные такие разгильдяи. Безответственность, попустительство, маленькие и не очень слабости, да, Виктор?

— Да.

— Есть одна, которую нельзя себе позволить. Все, что угодно, кроме нее.

— Тренер не может быть размазней.

— Вот, — Минако щелкнула пальцами, — молодец. Именно. Тебе, наверное, успели наговорить, какой ты плохой тренер, да?

— Я сам себе успел.

— И что ты просто играешься. И что не даешь Юри нормально раскрыться. И что отвлекаешь его, втягивая в привязанность, пользуешься доверчивостью, хочешь привязать его, добиться полной покорности, потешить самолюбие, не рассчитывая на долгое сотрудничество, только выбираясь из депрессии за его счет…

Я уже собирался десантироваться из машины на полном ходу, когда Минако, наконец, заткнулась. Она помолчала, глядя на дорогу. Потом покосилась на меня:

— Что-то новое услышал?

— Нет, — признался я. — Какой у тебя прекрасный английский, Минако. Снимаю шляпу.

— Делай, что хочешь, пока он счастлив. Но — не будь тряпкой. Ему нужен был всегда кто-то, кто сверху будет тянуть. Снизу поддерживать — не его вариант, нас тут целый город, и что? Нужны мы ему? Помогли мы ему хоть раз? Нет.

Минако была богиней. Я сидел и гадал, какого черта такое сокровище не замужем, спивается вообще, ее студия пустует?..

— А я лесбиянка, — Минако беззаботно хохотнула, наверное, мои мысли пронеслись по лбу бегущей строкой. — Представляешь, откровение под четвертый десяток, а? Ладно, мама-папа давно на небе, не видят… Приехали, Виктор.

Действительно, приехали. Я глянул на расписные ворота курорта — и толкнул дверь машины, торопясь выбраться. По голове ударили, как по пустому ведру, к горлу подкатило.

Я несся, распахивая двери, не обращая внимания на вопли Минако, спотыкаясь на больной ноге. Она норовила подогнуться, мне казалось, что щиколотку обхватили алюминиевой проволокой и медленно ее нагревают.

Если бы это было другое место, я бы рухнул в ближайшие кусты. В жизни так не бежал.

Общая уборная была в конце длинного коридора за стойкой регистрации, это я помнил. Я чуть не вынес дверь, упав плечом вперед, и кинулся к унитазу.

Вывернуло меня желчью и остатками завтрака в самолете. Я зажмурился и быстро спустил воду, не глядя на плоды трудов своих, потом сел, привалившись к стене. Рубашка под свитером прилипла к спине как вторая кожа, руки и ноги тряслись, как чужие. Правая отстегивалась до колена.

Кто-то далекий, но такой, блядь, близкий, такой, сука, заботливый и, если верить преданию, родной, очень заботился о том, чтобы я никогда больше на лед не вышел.

Я провел пальцами по ненавистной метке.

— Чтоб ты сдох, Господи, — у меня даже слезы навернулись от злости. — Отстань ты уже, а. Что тебе неймется, у меня же есть Юри, я же ничего больше не прошу, только чтобы Маккачин выкарабкался, ну еб твою мать, ну живи ты уже себе, как хочешь…

Я посидел еще пару минут, восстанавливая дыхание, потом, шатаясь, встал, попытался поправить хоть волосы, как я сейчас Минако-то с такой рожей покажусь?

Выпал в дверь, свернул налево — в маленькую комнатенку, я не был в ней раньше никогда, но мне надо было спрятаться и хотя бы как-то вернуть лицо.