Ниндзя с Лубянки

– Так точно, силен, товарищ нарком. Когда врач доложила, что можем снова допрашивать, – очки, как ни странно, видимых повреждений организму не нанесли, только кашлял, гад, кровью да, извините, товарищ нарком, в уборную кровью ходил. Так вот, как только врач разрешила, мы его сразу на допрос. Вульфсон с Ноздренко его снова в оборот, ну и не выдержал, гад, раскололся… Сначала очки расколол, а потом сам раскололся, – попытался шутить Соколов, но осекся.

– Дальше! – оборвал его нарком.

– Рассказал, что на самом деле он не кореец, а японец. Но это ладно – кто их, косоглазых, разберет, но вот что интересно, товарищ нарком: обычно кто сознается, то либо подтверждает просто, что шпион, мол, и готов подписать протокол, который следователи составляют, либо начинают сочинять что-нибудь свое. Извините, товарищ нарком, но всякую ахинею несут – и троцкисты, и бухаринцы они, а что к чему не понимают – не могут без следователя ни в политической ситуации разобраться, ни агитаторов назвать, ни главарей бандитских, ничего, в общем. А этот сразу сказал: так и так, мол, я японец. Я вот тут записал, – и Соколов заглянул в блокнотик, заложенный маленьким простым карандашом, – сын министра иностранных дел Ода, специально заброшен в Советский Союз еще в 1917 году, знаком с послом и военным атташе, сам является подполковником японского Генерального штаба, и воды попросил.

– В каком смысле? – удивился Ежов.

– В японском. На японском языке попросил. Вульфсон слова зафиксировал. Вот: «мидзу-о кудасай». Я позвонил Плешакову в ИНО, он перевел: «Дайте воды, пожалуйста».

Ежов встал с кресла и вышел из-за стола, заложив руки за спину:

– В семнадцатом году, товарищ Соколов, Советского Союза еще не было. Стыдно не знать таких вещей. Союз Советских Социалистических Республик под руководством нашего любимого вождя товарища Сталина был образован только в конце 1922 года.

– Есть, товарищ нарком!

– Значит, говорите, воды по-японски попросил? Сын министра иностранных дел? Подполковник. Сослался на посла сразу? Интересно… – Ежов продолжал ходить по комнате, и лицо его с каждым шагом мрачнело все больше, пока не превратилось в страшную маску, как будто надетую на этого узкоплечего карлика в огромных диагоналевых шароварах, зеленом френче с наркомовскими звездами на обшлагах широких рукавов и в портупее.

Соколов понизил голос до почти интимного уровня:

– Может, того, товарищ нарком? Кончить его? Или пусть пишет свою белиберду, а потом под суд?

Нарком остановился и очень серьезно и спокойно обратился к стоявшим перед ним чекистам:

– Вы когда-нибудь слышали, чтобы арестованный старший лейтенант госбезопасности ссылался на посла вражеской державы, приводил в качестве свидетеля ее посла и военного атташе и рассказывал свою подлинную биографию?

– Никак нет, товарищ нарком. Пока не доводилось. Всякое, конечно, говорят, когда физические методы дознания применяешь, в чем угодно сознаются. Но чтобы вот так дотошно – нет, не доводилось. Хотя Вульфсон и Ноздренко – крепкие специалисты, любое признание могут получить. По приказу НКВД и партии, конечно.

– Крепкие специалисты… «Наседку» в камеру подсадили, а он проспал, как арестованный свои собственные очки сожрал? У нас что в Лефортовской тюрьме – курорт? Арестованные спят сколько вздумается?!

– Никак нет, товарищ нарком!

– «Наседку» эту… Фамилия?

– Новоселов!

– Новоселова… У него что?

– Шпионаж в пользу польской и японской разведки, участие в заговоре правотроцкистского центра! Бывший младший оперуполномоченный, наружное наблюдение, кличка Огнетушитель.

– В расход! Пристрелить как собаку! Не работает ваш Огнетушитель – мне такие специалисты не нужны. Стоп! Сначала в спецлабораторию его, суку! Созвонитесь с Блохиным, пусть передаст его Щеголеву. Там этому Огнетушителю найдут правильное применение.

– Есть!

– Дальше. В нашем случае признание мы получили неожиданное. А вы, Соколов, слышали, чтобы арестованный в бессознательном бреду на иностранном языке говорил?

– Доводилось, товарищ нарком. Когда немцев брали, они во время допроса на всех диалектах германских орали.

– Вот именно, – карлик внезапно остановился перед Минаевым и Соколовым, – вот именно! Ваш арестованный, ухайдаканный до беспамятства Вульфсоном и Ноздренко, вдруг переходит на иностранный язык. Почему? Да потому, что это его родной язык! А перед этим он вам вдруг заявляет, что он не просто японский агент, а самый настоящий японец, резидент Генерального штаба! Понимаете теперь? Эх, черт, штукари, – заволновался Ежов, – а ведь, похоже, мы с вами серьезного жука взяли! Настоящего! Добычу!

– А если самооговор? – с сомнением вставил Минаев.