«Новый тоталитаризм» XXI века. Уйдёт ли мода на безопасность и запреты, вернётся ли мода на свободу и право?

В сфере здравоохранения – это выраженный эмоциональный (а отчасти и организационный) акцент не столько на подготовке к лечению конкретных людей в ситуации возможных новых волн эпидемии или возникновения новых эпидемий, сколько на скорейшем достижении «абсолютной безопасности». Соответственно, на вере в запретительно-регулятивные «меры безопасности», а также в массово внедряемые чудодейственные препараты, ментально отсылающие к «эликсирам жизни», «просфорам» и т. п., о чём уже подробно упоминалось выше. Повторяю, речь не о сомнении в полезности ограничительных мер или антиковидной вакцинации – их польза, хотя и далеко не чудодейственная, уже доказана временем (впрочем, то же самое время внесло в эту тему немало важных оговорок и уточнений). Речь о том, что основной общественно-информационный (а по сути – пропагандистский) акцент делался и продолжает делаться не столько на прагматическом решении проблем, которые уже возникли сегодня и, очень возможно, повторятся завтра, сколько на максимально быстром и полном достижении «безопасного будущего» – притом, что пути этого достижения по сей день остаются не вполне научно прояснившимися.

В сфере социальной этики – это также главный акцент не на решении локальных проблем – например, связанных с реформированием полиции в конкретных населённых пунктах, и не на рациональном стремлении помочь конкретным людям в отстаивании ими своих прав или в достижении тех или иных значимых для них целей, но вновь – на «борьбе с системным расизмом», «гендерным угнетением» и т. п. абстрактными, сугубо эмоционально толкуемыми химерами. Словом, на иррациональной вере в «трудное чудо через страдания и жертвы». А именно, в спасительность «позитивной дискриминации», которая сегодня выглядит как антиправовая и конфликтогенная, но которая «непременно позволит в будущем» обществу, пройдя через горнило чудесного преображения, стать более справедливым и гармоничным. То есть таким, где львы, наконец, «возлягут рядом с агнцами».

В сфере экологии – это в очередной раз акцент не на решении реальных проблем «здесь и сейчас», например, таких, как прагматичная и сиюминутная борьба с загрязнением мирового океана и с мусорной интоксикацией в целом, но иррациональная и основанная не на научных данных, а сугубо на вере «борьба с изменением климата», требующая множественных жертв и ограничений сейчас (вроде планового, тотального и срочного истребления «углеродного следа» и перехода на «зелёную энергетику»), но зато якобы гарантирующая в будущем, «после 2030 года», «экологически чистый и безопасный мир», в котором «все будут счастливы», окружённые гигантскими ладонями всесильной эко-заботы.

Интернет придал вызовам, типологически схожим с теми, которые не раз случались в предшествующие, домультимедийные эпохи (таким, как теракты, экологические катастрофы, войны, эпидемии и т. д.) такие измерения и проекции, с которым современное общество оказывается не в силах психологически совладать. В итоге оно впало в системную тревогу и панику, иными словами, в невротическое состояние, чреватое возможными обострениями в форме «массового психоза», когда реакция и поведение социума становятся особенно иррациональными, гротескными и саморазрушительными (включая стихийное тяготение к изоляционизму и повышенной конфликтности на макро-уровне).

Карл Брюллов. Последний день Помпеи (1833)

Человек XXI века бежит от свободы, которая – в лице Глобальной сети, живущей и действующей по вполне либеральным законам свободы слова и свободы частной инициативы, – обернулась беспределом, превратившим человека в Hobo Interneticus – ничтожный, бесправный и бездомный «объект-микроб», постоянно находящийся под угрозой «разжалования в вирус» и «биомусор» и незамедлительного уничтожения без шансов на справедливый суд и защиту.

Интернет по сути убил либерализм как единственную в истории человечества нетоталитарную религию, основанную на вере в свободного человека, чья свобода ограничена не запретами и предписаниями, но лишь правом – то есть такой же точной свободой других людей. Либеральная вера исходила из того, что человек не способен злоупотребить своей правовой свободой, а если он ею всё же злоупотребляет, то это уже никакая не правовая свобода, а насилие. Но интернет с этой наивной верой покончил. Он очень наглядно доказал, что самая что ни на есть правовая свобода – свобода слова и обмена информацией тожеможетстать «абьюзной» и «токсичной». И в итоге очень похожей на насилие.

И вновь позволю себе пространно процитировать изгоя эпохи пандемии – леволиберального философа Джорджо Агамбена. В одном из своих недавних текстов – правда, в иных терминах и имплицитных смыслах, а также под другим углом рассмотрения, – он рассуждает, как представляется, примерно о том же самом: