«Новый тоталитаризм» XXI века. Уйдёт ли мода на безопасность и запреты, вернётся ли мода на свободу и право?

Например, создав территориально структурированную группу по борьбе за сохранение архитектурных памятников и против уродского новодела в историческом центре, или против токсичных выбросов конкретного предприятия, или за регенерацию территории городской свалки, или за создание сети ночлежек для бездомных, или по устройству судьбы животных, оставшихся без хозяев и т. д.

Конечно, такие группы есть в Сети и сейчас. Но разве они занимают большую часть сетевого воображения и отнимают большую часть душевных сил основной массы пользователей? Увы, нет. Глобальное в интернет-сознании сетевого человека доминирует ровно в той же степени, в какой жизнь реального человека на самом деле зависит от того места и тех обстоятельств, в которых он находится здесь и сейчас, а не в своём болезненно воспалённом и удалённом сетевом воображении.

Словом, интернет не разобщает людей там, где они по факту чувствуют себя хозяевами своей жизни – не только личной, но и территориальной. И если понимать под словом «анархия» не идею тотального безвластия, а – как это и делали классики анархистской мысли, в частности, Пётр Кропоткин – концепцию малого, граждански цельного государства коммунального типа[578], – то можно предположить, что именно в анархо-регионализме таится та волшебная игла, которая способна сокрушить виртуальный замок зловредного дистанционного Кощея, укравшего у людей Василису Прекрасную их живого человеческого счастья.

II

Позапрошлое столетие напридумывало идей, из которых потом сложился век двадцатый: либерализм, демократию, прогрессизм, консерватизм, национализм, коммунизм, традиционализм, религиозный фундаментализм. В итоге получился микст «модернизма» – культа непрерывно и неизбежно улучшающейся современности. Со всеми его прекрасными мечтами, ужасными войнами, техническими взлётами и эко-кошмарами, а также культурно-философскими вспышками и «загогулинами».

Сегодня все питавшие этот культ идеи умерли. А вместе с ними впали в кому великие мечты, великие войны (по крайней мере, на это очень хотелось бы надеяться) и великая культура. Мировых войн, конечно, не жалко – туда им и дорога. Но вот без мечты и без культуры жизнь теряет одно из важнейших своих качеств.

Интернет, этот новейший продюсер форм и смыслов, где место критиков, редакций, меценатов, звукозаписывающих лейблов, худсоветов и прочих персонифицированных экспертных сообществ, вдруг заняла безликая и безмозглая толпа лайков и репостов, продюсирующая исключительно шлак и трэш, – лишь констатировал уже случившееся. То есть не просто сумерки, но смерть всех богов модернизма и всех связанных с ними духовных устремлений.

Философия XX века пыталась породить новые универсальные смыслы, помимо одномерно просвещенческих. Но так и не породила, хотя и предоставляла интеллектуалам широкий простор для творчества, зашедшего к концу XX века в тупик постструктуралистской деконструкции, а потом и вовсе «отменённого» интернетом.

А ведь эти смыслы – на поверхности. Конкретно – в отказе от позитивных универсалий и в признании единственно универсальным – локального цивилизационно-культурного разнообразия, равноправия и разномыслия. Ведь в реальности у каждого культурно-исторического пространства – свой собственный локальный пантеон, своя парадигма смыслов, или, если пользоваться терминологией Мишеля Фуко, свой «диспозитив».

Любая философия, как и гуманитарная сфера в целом, вписана в конкретную культуру. И механически – «научно объективно» – перевести её на другой культурный язык – язык иного времени или места – невозможно, как невозможно перевести стихи, не создав при этом совершенно новые.

И курьёзны (на мой сугубо частный взгляд) порой бывают российские интеллектуалы, стремящиеся сознать себя идейными собратьями-продолжателями Лакана, Батая или Фуко, или же латиноамериканцы, называющие себя «троцкистами», или китайцы – теми же «марксистами». И т. д. Без привязки к конкретным культурам никаких ни идеологий, ни философий, ни вообще «наук о духе» – нет. Эта «банальная констатация» и есть краеугольный milestone на пути выхода из всех просвещенческих тупиков. И в том числе на пути реанимации либерализма как живой религии правовой свободы, а не мёртвой догмы, навязавшей носителям европейской культуры миф о «бремени белого человека» и до недавних пор пытавшейся превратить весь мир в один «большой Запад».

Но фокус в том, что не только все люди, но и общества – разные:

«Мы – разные. И гум. науки и философии у нас – разные. Хотя и переводимые на другие языки. Как стихи»[579].