«Новый тоталитаризм» XXI века. Уйдёт ли мода на безопасность и запреты, вернётся ли мода на свободу и право?

Что же касается ситуации масштабного разочарования в своих глобальных радужных надеждах, то и она не явилась для либеральных стран – и для США в первую очередь – чем-то исторически уникальным.

Так, весьма острыми были переживания американской общественности в связи с малоуспешными итогами национал-демократической и пацифистской дипломатии президента Вудро Вильсона в период после Первой мировой войны. Тогда, напомню, вместо воцарения «мира во всём мире» на базе демократии и свободного самоопределения народов, случились процессы, приведшие к возникновению двух гигантских и очень мощных антилиберальных цивилизационных центров – нацистско-фашистско-милитаристского в Европе и Азии и коммунистического в России.

Возможно, ещё более серьёзным было разочарование США и других стран Запада в связи с крахом романтических проектов американского президента Франклина Делано Рузвельта по созданию в лице ООН эффективной системы международного регулирования в интересах демократии и прав человека, – после того как оказалось, что на практике эти прекраснодушные проекты обернулись институционализацией «холодной войны», продолжавшейся затем на протяжении почти полувека.

Как нетрудно заметить, в обоих вышеупомянутых случаях США и другие либеральные демократии сталкивались с неожиданным появлением либо активизацией мощных и цивилизационно чуждых им внешних врагов. Но при этом ни в том, ни в другом случае (даже с поправкой на эпоху маккартизма) эти политические перемены и вызовы не влекли за собой разочарование широких масс американцев и жителей других либерально-демократических стран в базовых пунктах либерального Credo. В частности, в том, что ключевой для западного общества по-прежнему остаётся правовая свобода, а не какая-либо иная выступающая от её имени общественная ценность.

Таким образом, хотя атака террористов на башни-близнецы и нанесла по либерально-мессианскому сознанию в целом и американскому в особенности весьма чувствительный удар, чисто теоретически реакцией на это, а равно на все последующие события и процессы могла стать, как это случалось в прошлом не раз, новая мобилизация сил «свободного мира» перед лицом внешнего вызова и формирование очередной отредактированной версии «большой либеральной мечты».

Однако по каким-то причинам (о которых речь – далее) в текущем столетии американская и западная общественность в целом стали, и чем дальше, тем больше, склоняться совсем к иному формату самоощущения и самосознания, скорее демонстрирующему повышенную неудовлетворённость состоянием дел внутри самого Запада, а не вовне его. В конечном счёте этот тренд стал приобретать всё более выраженные антилиберальные (если понимать под либерализмом его классическую, так сказать, аутентичную версию) очертания и к концу второго десятилетия XXI века привёл к становлению феномена нового тоталитаризма, идущего не «сверху», от государства (как этот было в истории тоталитарных режимов XX века, которые, хотя и получали первоначальные импульсы «снизу», но в дальнейшем оформлялись как жёстко диктаторские и этатистские), а «снизу», из гражданских недр либерально-демократического общества.

Актуальный системно-антилиберальный вектор, как нетрудно понять, направлен не только против индивидуальных прав и свобод, но и против капитализма как базовой экономической модели Запада. Президент США Джо Байден в этой связи активно рассуждает на тему об «инклюзивной экономике»[421]. По его словам, вместо «акционерного капитализма» необходимо создать

«более инклюзивную систему, основанную на силе профсоюзов и сообществах “черных, коричневых и коренных американцев“, которые <…> были исключены из экономического процветания»[422].

Но «инклюзивный капитализм» – это примерно то же самое, что «социалистическая демократия», которая, как хорошо известно из истории, была не демократией, а диктатурой. Так же и с «инклюзивным капитализмом» – это по сути уже не капитализм, а социализм.

В истории США и Европы случались периоды, притом продолжительные, активного вторжения государства в сферу производства и распределения. В конечном счёте именно на этом была основана концепция «государства всеобщего благосостояния», ставшая в итоге для Запада общепризнанной.

Однако и «новый курс», и «шведская модель социализма», и другие опыты леволиберального регулирования экономики всё же не ставили под вопрос «акционерный капитализм» (то есть независимое от государства крупное предпринимательство) как таковой, а равно не предлагали сделать основной хозяйственной силой профсоюзы и сообщества цветных людей. В этом смысле риторика Байдена позволяет увидеть произошедшие в общественном сознании США структурные антилиберальные сдвиги.

Неототалитарный перевёртыш, которым оказывается по факту современный левый либерализм, заставляет некоторых людей, считающих себя аутентичными либералами, активно отмежёвываться от самого слова «либерализм», испорченного «новыми социал-пуританами».