«Новый тоталитаризм» XXI века. Уйдёт ли мода на безопасность и запреты, вернётся ли мода на свободу и право?

Во-первых, это императивная потребность в совладании со страхом перед неизвестностью, данным человеку «в наказание» за способность, в отличие от всех прочих тварей земных, понятийно мыслить о будущем: в первую очередь, – речь о страхе перед неизбежной смертью, за которой – «неизвестно что». Способ преодоления такого страха – один: обретение надёжного и релевантного (то есть общественно утверждённого) проекта оптимистического завтра, неважно – земного или небесного. Ещё философами античности было отмечено, что именно «страх смерти и смущение, вызываемое незнанием сущего»[426] подтолкнули человека к представлению о богах и к вере в них, то есть к религии. Особо следует подчеркнуть, что совладание со страхом перед грядущим предполагает выработку человеком убедительной веры или хотя бы «рабочей гипотезы» надёжного завтра не только для себя лично, но также для того социокультурного сообщества, в которое человек интегрирован и с которым себя базово идентифицирует.

Как бы ни стремился «гордо звучать» человек, каким бы ни считал себя индивидуалистом, он всё же – «муравей» и в мысленном отрыве от «муравейника» полноценным и надёжно гарантированным сознавать и ощущать себя не может. В новое время традиционные «небесные» религии оказались потеснены своими «земными собратьями» – идеологиями, которые в данном случае стали выполнять ту же функцию – обеспечивать как общество в целом, так и отдельных индивидуумов социально сертифицированным проектом «светлого завтра» – земного рая для наших детей, а если повезёт, то «немножко и для нас самих».

Во-вторых, это не менее императивная потребность в осознании своей личной и групповой первосортности. В зависимости от типа личности и её характера эта интенция колеблется в диапазоне между стремлением к абсолютному доминированию – и комфортом от причастности к «сообществу избранных» или, как минимум, хоть в чём-то особенных и успешных, «поцелованных Господом». Часто встречающийся у людей, особенно интеллектуально развитых, коммуникативный обычай отзываться о своей группе критически и даже подчёркнуто иронично не должен вводить в заблуждение. Ибо за этим внешним «самобичеванием» в реальности скрывается неистребимое желание, пусть даже таким парадоксальным способом, утвердить неслучайную значимость своей идентичности. Осознание же своей принадлежности не просто к тому или иному «не высшему» сословию (у непривилегированной группы вполне может иметься своя собственная гордость), а именно к категории «людей второго сорта», лишённой каких бы то ни было атрибутов позитивной особости / первосортности, для человека травматично и по сути нестерпимо. Как нетрудно понять, эту вторую фундаментальную психологическую потребность человека, – так же, как и ту, что связана с преодолением страха перед будущим, – на протяжении истории удовлетворяла (и продолжает удовлетворять в той мере, в которой существует в современном мире) – религия. Причём и в этом случае неважно, в каком обличье эта религия выступает – аутентичном, то есть церковном, или же модернизированном – то есть в костюме той или иной идеологии. Как «церковная», так и «светская» разновидности религии безапелляционно и легитимно объявляют всех своих адептов, независимо от их социального статуса и перипетий их личных судеб, единственно правоверными и, следовательно, единственно первосортными.

Разумеется, религия (или базовая идеология) может успешно решать обе эти важнейшие для человека задачи, если общество в неё на самом деле верит. Уходит вера в богов – рушится и народ. Пример Римской империи, павшей именно после того, как вера в старых богов в значительной мере иссякла, – наглядное тому подтверждение. А равно подтверждение того, что новая религия не может успешно прийти на смену старой и одряхлевшей – и омолодить одряхлевшее вместе с ней и утратившее веру в себя общество, которое обречено погибнуть вслед за своей состарившейся и переставшей очаровывать его же самого верой.

Такой несокрушимой верой до недавнего времени была для Запада «религия прогресса». А точнее, «религия либерального прогресса как грядущего рая на земле», являвшаяся не чем иным, как «спущенной» на землю версией христианской мечты о Конце Света, Тысячелетнем Царстве Христовом и прочих эсхатологических радостях. Армагеддон и Апокалипсис при этом «переформатировались» во внешние антилиберальные вызовы и угрозы, которые «силам свободы и демократии» следовало неуклонно побеждать и, в конце концов, победить.