«…знание, воплощенное университетами, очень скоро приняло вид силы, порядка. Это была учёность, вознесшаяся наравне со Священством и Властью. Университарии также стремились самоопределиться как интеллектуальная аристократия, обладающая своей особой моралью и своей собственной системой ценностей. Это стремление было особенно распространено в среде сторонников учения Аристотеля и аверроистов, которые старались учредить и узаконить теоретически сословие философов (университетских мудрецов), чьей главной добродетелью должно быть величие души (ср. круг Сигера Брабантского в Парижском университете XIII века)»[526]
;«…от самых своих истоков, – продолжает О. Э. Душин, – Universitas как корпорация учёных, союз единомышленников, устремлённых к поискам истины, приобрёл особый социальный статус. Учёные демонстрировали не только увлечённость абстрактными “штудиями”, но и реальную общественную силу своей гильдии. Они формировали социум, создавали его интеллектуальную и правовую базу»[527]
.С известной долей компаративистской условности можно сказать, что европейские интеллектуалы, начиная с эпохи Средневековья, играли в жизни европейского общества ту же роль, которую в жизни пореформенной и межреволюционной России играла интеллигенция, хотя её, согласно распространённому в России предубеждению, иногда называют исторически уникальным феноменом. Специалист в области интеллектуальной истории Л. А. Фадеева пишет в этой связи:
«В российской дискуссии о русской интеллигенции на протяжении столетия доминирует позиция, что интеллигенция является уникальным российским феноменом. Её сторонники упорно игнорируют наличие других точек зрения и других интерпретаций интеллигенции в российской и зарубежной общественной мысли. <…> Финский историк Т. Вихавайнен, автор ряда блестящих работ по истории российской интеллигенции, отмечает как изрядное преувеличение убеждённость русских интеллигентов в том, что интеллигенция – уникальный национальный феномен, не имеющий аналогов на Западе»[528]
.В эпохи Ренессанса и особенно Просвещения европейские интеллектуалы стали создавать влиятельные сообщества, в том числе общеевропейские: «Республика учёных», энциклопедисты и т. д.
Конечно, чем более массово-конфликтной становилась в Новое время религиозная и политическая жизнь в Европе, тем чаще для тех или иных интеллектуалов возникали ситуации, опасные не только для свободы творчества, но и для жизни. И порой такие коллизии разрешались драматически, как в случае с Томмазо Кампанеллой и Галилео Галилеем, или даже трагически, как в историях с Яном Гусом, Томасом Мором, Хосе Серветом, Джордано Бруно и многими другими.
Но поскольку в Европе сохранялся широкий плюрализм не только религий, но и государственных устройств, сохранялись и возможности для эмиграции интеллектуалов, а значит, и для продолжения их успешного становления как влиятельного общеевропейского класса.
Постепенно интеллектуалы стали группироваться не только на кафедрах университетов и при дворах богатых и влиятельных меценатов, но также в редакциях журналов, а затем и в недрах политических партий.
Превратившись в эмансипированную общественно-политическую силу, интеллектуалы в конце концов бросили решительный «конкурентный вызов» и церкви, и королевской власти. И в итоге сумели одолеть ту и другую, обретя в лице буржуазии и широких масс горожан своих почитателей и надёжных союзников.
По мере становления публичной политики и партийности интеллектуалы «разошлись» по разным идейным «лагерям», сохраняя при этом свой базовый социальный статус «властителей дум» и создателей общественно-политической повестки. При этом, независимо от страны, большая часть интеллектуалов, как правило, стала традиционно придерживаться левых и леволиберальных взглядов, обличая социальную несправедливость и стремясь к оппонированию власти (в данном случае уже конституционной и выборной) и богатству.
Дело в том, что после того как буржуазия, вдохновлённая интеллектуалами, пришла на смену королям и феодалам и сама стала истеблишментом конституционно реформированного общества, она до известной степени перестала нуждаться в идейно-организационной опеке со стороны интеллектуалов. И амбициозный класс «властителей дум» незамедлительно бросил «конкурентный вызов» новым хозяевам жизни – буржуа. И стал опираться по преимуществу на малоимущие и среднезажиточные слои индустриального общества.
И хотя часть интеллектуального класса при этом стабильно занимала праволиберальные и консервативные позиции, защищавшие интересы «буржуазного строя», в целом «властители дум» в XIX и XX веках более или менее выраженно оппонировали буржуазному истеблишменту, сохраняя при этом выраженную приверженность базовым принципам политического либерализма – свободе слова, свободе политической активности и др. Со временем это стало своего рода устойчивой традицией.