«Новый тоталитаризм» XXI века. Уйдёт ли мода на безопасность и запреты, вернётся ли мода на свободу и право?

Примечательно, что уже упоминавшийся выше Жюльен Бенда, подметив в эволюции европейского класса интеллектуалов в новейшее время оба вышеупомянутые вектора – социал-эгалитаристский с одной стороны и национал-имперский с другой, – направленные на «служение обществу»[529], а не «истине», расценил их как одинаковое «предательство» исходных абстрактно-гуманистических идеалов, которые, согласно Бенда, были изначально присущи европейским интеллектуалам – «клирикам»[530]:

«Я считаю важным отличать гуманитаризм в том смысле, в каком я его здесь понимаю, – восприимчивость к отвлечённому качеству “человеческое”, ко “всей идее человеческого удела” (Монтень) – от чувства, которое обычно именуют этим словом, т. е. [от] любви к людям, существующим в сфере конкретного.

Первое из этих чувствований (которое точнее было бы назвать гуманизмом) есть приверженность некоторому понятию; оно есть чистая страсть ума, не предполагающая никакой земной любви; нетрудно помыслить существо, углубляющееся в понятие “человеческое” и не имеющее ни малейшего желания лицезреть человека; такую форму принимает любовь к человечеству у великих аристократов духа – у Эразма, Мальбранша, Спинозы, Гёте, людей, вероятно, мало расположенных бросаться в объятия ближнего.

Второе чувствование есть сердечная склонность и, как таковая, свойство плебейских душ; оно ясно обозначается у моралистов в эпоху, когда высокий интеллектуализм сменяется у них сентиментальной экзальтацией, т. е. в XVIII веке, особенно у Дидро, и достигает апогея в XIX веке, в творчестве Мишле, Кине, Прудона, Ромена Роллана, Жоржа Дюамеля. Сентиментальная форма гуманитаризма и забвение его концептуальной формы объясняют непопулярность этой доктрины у многих утончённых душ: в арсенале политической идеологии они находят два клише, вызывающие у них одинаковое отвращение, – навязший в зубах патриотический мотив и “всеобщие объятия”»[531].

Со своей стороны леволиберальный британский философ Бертран Рассел (в категориях Жюля Бенда – типичный «клирик-предатель»), рисуя в афористичной манере собирательный образ интеллектуалов XX столетия, определил их как людей «обладающих мужеством отвергать подчинение, не стремясь к господству»[532].

Бертран Рассел

Американский социолог Эдвард Шилз подчёркивал независимость интеллектуалов от власти как их важнейшую характеристику и определил их как самостоятельный социальный класс. А именно, как «гомогенный интеллектуальный класс, закрытый для [давления со стороны, – Д. К.] центров политической и социальной власти»[533].

Историк Томас В. Хейк сделал акцент на индивидуализме и амбициозности интеллектуалов как особой группы людей, обладающих общим самосознанием и чувством превосходства, отчуждённости и обособленности[534]. Социолог Сеймур М. Липсет вычленил институциональный нонконформизм интеллектуалов как их самую характерную черту, подчеркнув, что, вследствие увлечённости творчеством и склонности к отказу от косного и устоявшегося, они бросают «вызов тому, что принимается и разделяется обществом в широком смысле»[535].

Примечательно в этой связи рассуждение одного из ведущих немецких леволиберальных философов XX века Юргена Хабермаса, согласно которому европейский интеллектуал – это влиятельный социальный наставник-культуртрегер, призванный перманентно поднимать духовно-интеллектуальную планку общественных обсуждений:

«Нетрудно набросать идеальный тип интеллектуала, который нащупывает важные темы, выдвигает плодотворные тезисы и расширяет спектр релевантных аргументов, чтобы повысить печально низкий уровень дискуссий в обществе».

Важной особенностью интеллектуала, согласно Хабермасу, является его жёсткая зависимость от компетентной публики, готовой не только внимать его мыслям и текстам, но и быть квалифицированно интерактивной:

«…интеллектуалы, оказывающие с помощью риторически заострённых аргументов влияние на общественное мнение, нуждаются в общественности – бодрствующей, информированной, способной на отклик».

Юрген Хабермас (1929 г. р.)

Хабермас специально подчёркивал, что интеллектуал напрямую зависит от институционально прочной либерально-правовой инфраструктуры, позволяющей ему реализовывать свой потенциал и своё не только интеллектуальное, но и нравственное предназначение защитника наиболее слабых социальных групп и отдельных людей:

«Им [интеллектуалам, – Д. К.] нужна более или менее либерально настроенная публика, и уже поэтому им приходится полагаться на хоть как-то функционирующее правовое государство, ведь в своей борьбе за правду, которой затыкают рот, или за права, которые у кого-то отнимают, они апеллируют к универсалистским ценностям».

Нонконформизм и основанный на нём гражданско-политический активизм также упоминались Хабермасом как важные черты собирательного образа интеллектуала: