Об образе и смысле смерти

Если пытаться рассматривать развитие объективно, придется признать, что подлинного успеха, естествознание могло добиться, только решив раз и навсегда искоренить остатки древнего способа мышления и признать только то, что доступно его методам познания. Этот шаг сделали материалисты прошлого столетия: они вообще отказались от представления о жизненной силе. И хотя мы сегодня никак не можем ограничиться тем, что говорили о сущности жизни какие‑нибудь Биша, Дюбуа–Реймон, Гельмгольц, Вирхов и др., мы, однако, должны признать, что историческая необходимость состояла в том, чтобы отказаться однажды от всего метафизического духовного наследия прошлого и совершенно честно и трезво сосредоточиться на всем, что поддавалось чувственному наблюдению. В этом смысле в усилиях противников витализма можно усмотреть даже попытку оздоровления, своеобразную пробу сил: разгадаем мы с помощью нового способа мышления загадку жизни или нет?

Для французского физиолога Клода Бернара эта проблема определила его духовную судьбу. Сначала он пытался понять жизнь лишь "как разновидность природных явлений вообще", но после десяти лет изучения этого феномена вынужден был (1878) внести поправки в свою точку зрения и признать: "Представление, будто некая причина руководит цепью жизненных явлений, — без сомнения, первое напрашивающееся нашему духу, и от него никуда не деться, если рассматривать строго упорядоченную эволюцию столь многочисленных и хорошо продуманных реакций, с помощью которых животное и растение оказываются в состоянии сохраниться… Этой причине, понятой как руководящая сила, можно дать имя "живая сила", или "физиологическая душа", при условии, что она будет описана и к ней не будут примеряться никакие свойства, которые не присущи ей". И далее: ""Живая сила", жизнь принадлежат метафизическому миру; их формирование — необходимость духа."

Тем самым Клод Бернар четко сформулировал проблему: он осознал, что невозможно понять жизнь с помощью физико–химических категорий, поскольку она принадлежит "метафизическому миру"; он же со своим мышлением может подойти только к границе проблемы и должен по крайней мере сформулировать ее.

Похожее становление прошел немецкий биолог и философ Ганс Дриш. И он, подчиняясь духу времени, попытался сначала понять органический процесс с механистических позиций. Но вскоре, прежде всего в результате собственных биологических экспериментов, ему стало ясно, что это невозможно. Затем Дриш философски осмыслил общий результат экспериментальной биологии и тем самым сделал важный шаг к решению проблемы.

Как показывает Герман Поппельбаум в своей книге "Тело формирующих сил живых существ"{46}, проблематика современной биологии концентрируется в двух вопросах: о сущности формообразования и о наследственности. Основанная ей механика развития пытается раскладывать сущность организма на отдельные процессы до тех пор, пока они не станут понятны исходя из физико–механико–химических законов. Правда, этой цели она до сих пор не достигла, однако упорно идет в этом направлении. Так, например, экспериментально исследуется влияние определенных солей на форму морских животных, температуры на скорость развития, света на направление роста растений и т. д., чтобы в конечном счете понять форму живых существ вообще "как продукт связанных с пространством факторов развития". Механика развития, таким образом, все еще следует первоначальной программе К. Бернара: понять жизнь "как разновидность природных явлений вообще".

Аналогичным образом усилия науки о наследственности направлены на то, чтобы разложить явления наследственности на отдельные наследственные факторы, которые опять‑таки относят к гипотетическим материальным носителям, так называемым "генам" в хромосомах. Для такого понимания организм представляет собой результат суммарного действия материально мыслимых наследственных факторов. И механика развития, и учение о наследственности ищут, таким образом, причину жизненных процессов в конечных материальных частях, соответственно в конечных процессах, действие которых подчинено законам неживой природы, в обоих случаях преследуется цель понять организм как продукт действия этих конечных частей и частичных процессов, и в том и в другом случае исходят из негласной предпосылки механика развития рассматривает образование формы как сумму понятных с механико–химической точки зрения отдельных процессов, а учение о наследственности рассматривает наследственность как суммарное действие отдельных структур, связанных с материальными носителями

Выступая против таких попыток, Поппельбаум, на мой взгляд, справедливо указывает, что подобные представления разрушают целостное понимание рассматриваемых процессов. Ведь основной вопрос учения о наследственности — воспроизводство живой формы у потомства — за изучением частных вопросов был потерян из виду.