Облава

«Опять этот невезучий черт ищет ссоры, плохая примета. .» И тут же принялся метаться из стороны в сторону в надежде найти занесенные следы. Но ничего не нашел –

впрочем, если бы и нашел, все равно их не увидел бы.

Скоро Шако понял, что не знает, где они. Он потерял всякие ориентиры, опереться было не на что, все расплывалось и ускользало. То ему казалось, что развилка под Ядиковом еще далеко, то будто уже давно ее прошли. Они словно вертелись по кругу. Вой ветра немного утих, и шаги стали звонче. Сквозь звон шагов они оба слышали глухие удары, повторяющиеся через определенные промежутки времени. Все прочее кружилось и уходило, лишь эти глухие удары раздавались на одном и том же месте, будто из какой дьявольской кузни. Похоже, что ветер взялся за какой-то тяжелый молот и непрестанно бьет им по твердой коре земли. Высекает черные искры, от которых ночь становится темней. Удары все громче, а в промежутках между ними слышен бешеный топот – словно дьявол подковывал вороных коней и выпускал их одного за другим во мрак. Но Шако все равно тянет туда – хочется ему добраться до этого единственного незыблемого места в этом зыбком пространстве.

Скоро он уловил запах влажной травы, и ему показалось, что ночь зазеленела. Шако удивился, что счастье избрало именно этот запах, чтобы ему улыбнуться. Желая порадовать и Ладо, он спросил:

– Ты догадался, что это так ухает?

— Нет, – ответил Ладо. – Пытался, но не смог.

— Чего ж меня не спросишь?

— А не все ли равно! Знаю, что проку от этого никакого

– ни огня, ни постели.

— Тут озеро. Ветер оторвал лед и бьет им по берегу.

— А теперь дорогу знаешь?

— Вот дойдем до воды, буду знать.

К воде они подошли с совершенно незнакомой стороны. Шако даже показалось, что это совсем другое озеро, что он попал в край, где живет хохочущая нечисть. Он испугался, но ничего не сказал. А Ладо ничего не спросил.

Они шли вдоль берега и сквозь тьму прислушивались к борьбе рассорившихся водяных и надземных призраков. И

только на пригорке, среди кустов можжевельника, они узнали завывание ветра с Ядикова – их словно осенило, и они тотчас обнаружили среди этой сумятицы тьмы и звуков нужное направление. Глухое уханье было теперь за спиной и становилось все слабее. На втором повороте оно заглохло окончательно. В долине им все чаще попадались тупики-заветрия, и они слушали, как ослабевал ветер. Даже на возвышенностях у него не было прежней силы: начнет неистово, потом заскулит и утихнет. Они вышли на гребень, под ними на востоке засерел, точно грязная лужа, кусок неба с беспорядочным нагромождением облаков, напоминающих истлевшие тряпки. Стали вырисовываться голые, округлые горы с седыми вершинами, – нахохлившиеся, неповоротливые и тяжелые, они высовывались одна из-за другой и глядели на лежащую под ними пустыню.

Ладо сник. По-другому представлял он себе наступающий день и местность, по которой они шли. Ему казалось, что он сполна заплатил за то, чтобы новый день принес удачу, а не сонную ходьбу по бессмысленному нагромождению гор. Он шел медленно, едва передвигая ноги.

Время от времени спотыкался и скользил. И воздух, который он вдыхал, казался ему тошнотворным, и горы перед глазами, и жизнь, состоящая из одних облав. Безвольно опустившись на снег, он с наслаждением отдыхал.

Шако оглянулся и крикнул:

— Ты чего? Вставай, уже немного осталось.

Ладо закрыл глаза и пробормотал:

— Ступай себе с богом!

— Потри лицо снегом, – сказал Шако и вытащил флягу.

– Хлебни немного.

— Иди один!.. Я не могу больше.

— А подойди к тебе сейчас женщина, ты бы смог.

— Ты что, судья мне?

— Нет, но ведь надо идти. А нести тебя я не могу, сам едва держусь.

— А кто тебя просит нести?

Шако понурил голову: наступило то, чего он все время боялся. Это могло произойти и раньше, гораздо раньше.

Ни уговоры, ни угрозы тут не помогут – человек не в силах вынести больше, чем он может. Шако поднес к его носу горлышко фляги, ожидая, что Ладо протянет руку.

— Не хочешь? Почему? Когда нужно, отказываешься, а то наливался как губка.

— Противно, оставь меня в покое со своей ракией! Пей сам, тебе еще поможет.

— У меня еще есть мясо в торбе, оно прибавит сил. –

Шако начал расстегивать торбу.

— Хватит с меня и мяса и всего, ничего не хочу! Оставь меня в покое!

— Зря упрямишься, нам осталось не больше двух километров.

— Врешь, врешь! Гораздо больше, а я не могу и шевельнуться.

— Ну, три. Честное коммунистическое, не больше!

— Если так, иди и пошли кого-нибудь за мной.

Сквозь сон Ладо слышал, как Шако обещал это сделать, как он бормотал еще что-то, кружил около него, уходил и снова возвращался, пытался что-то придумать, ругался. Потом силился его поднять, не смог и отступился.

Шаги удалились, и воцарилась долгая тишина. Тишина, пустота, в ней без ветра и независимо от времени кружится, будто обрывок старой газеты, ничтожная горсть пепла.

Желтый день, преобразившись в бродячую собаку, обнюхал Ладо у самого горла и зарычал. Потом, осмелев, лизнул его холодным языком под глазом. Ладо оттолкнул его локтем: