Оборванная переписка

Кругомъ все живетъ и громко кричитъ о своей жизни: птицы, жуки, трава, листья, розовато-блый цвтъ яблонь, разлившаяся рка, яркое небо — все ликуетъ и властно заявляетъ о своемъ ликованіи, никого не боясь, ни съ чмъ не считаясь…

Опять дорожка въ саду меня привела на кладбище, къ нашимъ могиламъ. Видно, что Власьевна позаботилась о нихъ: плиты расчищены, скамейка починена, кругомъ насажены анютины глазки и маргаритки. Цвты на могилахъ производятъ всегда впечатлніе примиряющее и радующее. Могила сестры Лели разлзлась и дернъ на ней разъхался. Власьевна засадила ее густо цвтами, и она точно ожила. Я сорвалъ пучекъ анютиныхъ глазокъ и задумался и опять мн вспомнился мой любимый поэтъ:

…..«Живи
Покуда кровь играетъ въ жилахъ,
А станешь стариться, нарви
Цвтовъ, растущихъ на могилахъ,
И ими сердце обнови…»

Обновить сердце? Возможно-ли это?

Я слъ около моихъ покойниковъ, одинокій, еще боле одинокій, чмъ тогда, зимой, когда написалъ вамъ и вы мн отвтили полунасмшкой надъ моимъ затишьемъ. И только теперь мн стало ясно, какъ я былъ тогда тоже захваченъ ложью… Да, ложью, своей собственной ложью; вдь я въ Петербург тоже все время лгалъ, лгалъ словами, поступками, всей своей жизнью лгалъ. А какъ я лгалъ постоянно на вашихъ глазахъ: подавалъ руку вашему мужу, котораго не уважалъ, говорилъ совсмъ не то и не такъ, какъ хотлъ, какъ долженъ былъ говорить… А какъ терплъ ложь! И все это я сразу почувствовалъ посл вашего письма здсь, среди могилъ. Он не лгутъ. Вы скажете: «он молчатъ». Да, но въэтомъ молчаніи великая тайна и правда. И он обязываютъ не лгать. Я помню, вы пріхали съ похоронъ какой-то молодой двушки и были поражены, что въ первый разъ увидали ея отца. Вы знали его давно, но знали сановника съ очень опредленной манерой говорить, шутить и всегда сохранять извстный тонъ старшаго къ младшимъ.

Тутъ вы увидали въ первый разъ, какъ онъ плакалъ, жалобно всхлипывая, какъ ребенокъ.

Я помню, какъ вы тогда говорили:

— Я въ первый разъ увидала его безъ маски…

Здсь, среди могилъ, тоже не до масокъ. Всякое притворство кажется тутъ жалкимъ и мелкимъ… Всякая ложь здсь кажется преступной…

Что ваши дти? Здоровы-ли? Вы совсмъ умолкли о нихъ.

XXXVII Петербургъ, 20 мая

Разспросы о дтяхъ — врный признакъ, что любви нтъ. Влюбленный человкъ ненавидитъ дтей мужа.

Но я не хочу говорить въ этомъ тон. Вдь я искренно желала, чтобы вы разлюбили меня. И добилась этого. Мн только страшно: неужели я потеряла и друга? Неужели? Вы знаете, какъ я одинока и какъ дорожу вашей дружбой… И вы не отнимете ее отъ меня…

Мужъ вернулся изъ-за границы три недли тому назадъ, но мысли его тамъ, у постели его больной. Онъ мрачный, грустный и чужой… И это невыносимо-тяжко.

Мы перехали на дачу, но я каждый день зжу въ городъ для моей школы. Я ршила устроить при ней общежитіе, а это надо организовать лтомъ, работы предстоитъ много, работы маленькой, невидной, но очень утомительной и суетливой… Опять некогда задумываться, некогда заглядывать въ ту черную пропасть, которая ждетъ всхъ насъ.

Вашъ вопросъ о моихъ ребятишкахъ вызвалъ у меня шутку, но я все-таки съ удовольствіемъ отвчу вамъ, что и Вася, и Вова очень поправились посл кори, только Вова сталъ еще своенравне прежняго: говоритъ «хочу и буду!» и не признаетъ никого, кром меня. Вася — молодецъ, здоровый, бойкій мальчишка, велосипедистъ и страстный игрокъ въ lawntennis. Онъ цлые дни проводитъ на кругу «дтскихъ развлеченій», и я почти не вижу его. Докторъ говоритъ, что вс эти игры укрпляютъ и развиваютъ физически, и я довольна. Только были бы здоровы, — вотъ пока мое единственное желаніе относительно дтей.

Но почему вы вдругъ спросили о нихъ?

В. Ч.

P. S. А что Егорушка? Какъ поправился посл тифа?

XXXVIII Турьи Горы, 27 мая

Дорогая Варвара Львовна!

Я спросилъ о дтяхъ потому, что не могу отдлить васъ отъ нихъ. Мн хотлось знать все о васъ, — естественно, что и вспомнилъ и о Вас, и о Вов. Я не знаю, отчего это удивило васъ? Неужели я никогда о нихъ не спрашивалъ?

Мой бдный Егорушка плохо поправился. У него сдлалось осложненіе, и онъ до сихъ поръ не совсмъ окрпъ.

Худъ онъ и блденъ такъ, что больно и страшно смотрть. Мы съ Власьевной питаемъ его всми средствами, она ухаживаетъ за нимъ, какъ за своимъ ребенкомъ, и я не хочу и думать, что мы не выходимъ его. Я оставилъ его въ дом, въ моихъ комнатахъ, а самъ окончательно поседился въ половин бабушки. Кругомъ все то, къ чему я привыкъ съ дтства: пузатые шифоньеры краснаго дерева, низкія кресла съ корытообразными спинками, старинные портреты съ громадными глазами и маленькими ртами… Мн очень хорошо работается за высокимъ бюро краснаго дерева съ точеной ршеточкой кругомъ верхней доски. Здсь я еще дальше отъ всего міра, чмъ тамъ, въ кабинет отца, здсь — кажется, я могу совершенно уйдти отъ всякой суеты и толчеи; здсь я понялъ тхъ схимниковъ и отшельниковъ, которые находили смыслъ жизни въ тиши и одиночеств. Но вчера…