Очерки жизни в Киеве в 1919-20 гг.

Знакомые польские офицеры, прощаясь с нами, обещают скоро вернуться; говорят, чтобы мы не отчаивались, что неудачи временные, что отступают они недалеко и ненадолго.

С Житомиром связи никакой и, что там делается, нам совершенно неизвестно.

В последний день пребывания в городе поляков, в 11 часов утра, я случайно подошла к окну своей комнаты, на Левашевской улице.

«Вы бы, барышня, лучше в погреб ушли, а то сейчас весь квартал взрывать будут», посоветовал мне дворник.

«Кто? Зачем?»

«Известно кто, поляки. Еще большевиков ругают, а сами хуже ихнего поступают».

Народ, поеидимому, почувствовал, что уже пора направить свои симпатии в сторону большевиков, и я ничуть не удивляюсь, если по деревням будут стрелять в спину отступающим полякам, — как и всякой отступающей власти, — независимо от нее самой.

«Да для чего же взрывать-то?»

«А у них снаряды остались в генерал-губернаторском доме, так не хотят большевикам оставлять, а людей им разве жалко. Хуже собак с нами поступают».

Улица, действительно, вымерла, возможно, что это правда. Мы спускаемся все в подвал и как раз вовремя. Через минуту раздается оглушительный взрыв и со звоном летят стекла в нашем и соседнем домах. Потом другой, третий, так продолжается несколько часов.

Когда я часа в 4 выхожу из дому, весь тротуар покрыт стеклами. Польских солдат почти незаметно, только в Царском саду стоят несколько орудий и 2-3 человека при них. Поеидимому, еще не успели вывезти.

В Пассаже я застаю Н. На его добродушном лице написано желание утешить и сознание совершенной невозможности этого.

«Вы не теряйте надежды, — говорит он мне. Знаете, ведь мосты все взорваны, так мне один знакомый военный, специалист по этой части, объяснил это тем, что поляки сконцентрировали все свои войска на нашу сторону Днепра и будут здесь защищаться. Им ведь нужно только денька два продержаться, а там подкрепление придет из Варшавы».

«Знаю, армия Пилсудского. Только держаться некому, Смилг-Рыдз уже на автомобиле уехал».

Он замолкает.

Эту ночь город проводит без власти. Мы, киевляне, впрочем, к этому привыкли и не очень смущаемся. Мы отлично знаем, что вот уже скоро три года, как ничего, кроме неприятностей, от власти не имели. В таких случаях на улицах появляются какие-то неизвестные молодые люди с повязками на руках. Грабят ли они сами или защищают от грабителей — в точности никому не известно. Говорят, что есть настоящие, которые защищают, и поддельные, которые грабят. Справиться об этом, в случае надобности, можно по бездействующему телефону в каком-то учреждении, которое тоже иногда оказывается поддельным. По-моему, самое лучшее — это стараться их избегать.

Ночуем мы, моя мать и я, в Пассаже, в больших домах всегда безопасно, а на следующее утро на улицах появляются «они». По-прежнему кажется странным и непонятным, что эта кучка оборванных людей взяла город, город, где столько здоровых, сильных мужчин, где все так жадно стремятся к освобождению и ничего не хотят для этого сделать.

Я вытаскиваю из ящика свою, мирно отдыхавшую там в течение месяца, китайскую бумагу и выхожу с ней на улицу. Тянутся обозы, идут истомлённые голодные солдаты. Пока их еще мало. Объясняется это на самом деле отсутствием мостов, а люди вроде Н. будут объяснять близостью поляков и неуверенностью в обладании городом большевиков, и мы буде верить, потому что верить надо, иначе жить нельзя.

Организуется власть; как из рога изобилия сыплется приказ за приказом.

«Мы ушли ненадолго, мы пришли навсегда» — красуется гордая надпись на стенах университета. А мы, киевляне, снова покорно вдели головы в ярмо и готовы ждать, ждать од бесконечности, пока кто-нибудь — все равно кто, только не мы сами, — освободит нас.

IV Дело Агеева

«Не хотите ли пойти со мной завтра в суд на дело Агеева», предложил мне мой хороший знакомый тов. Р., комендант одного из городов на юге России. Большевистский суд! Я себе этого совсем не представляла. Не в подвал же Чрезвычайной Комиссии он хочет меня повести.

«А что это за дело такое и где оно будет разбираться?» — «Ну, как, неужели вы не знаете? Дело бывшего комиссара по Артиллерии XII Армии, обвиняется во взяточничестве, содержательстве игорных домов, разглашении вперед за деньги приказов и т. д. Ваш киевский продукт, можете на него порадоваться. Слушаться оно будет в купеческом клубе. Приходите непременно, посмотрите красный бомонд. Билет я вам достану».

«А что ему угрожает?»

«Расстрел, конечно. Да ведь негодяй же такой, что, ей-Богу, жалеть о нем не приходится».

Какой бы Агеев ни был негодяй, но видеть, как человека будут приговаривать к смертной казни мне не хотелось, а с другой стороны, очень уж любопытно было посмотреть обстановку их суда. Я колебалась, колебалась и, в конце концов, все-таки приняла предложение.