Очерки жизни в Киеве в 1919-20 гг.

Мне вспоминается также, как в первый день взятия города большевиками я шла из Пассажа домой с подругой. По улицам проходили войска, оборванные, голодные и все же грозные. Мы остановились смотреть на них, и вот один из них выделился из общей массы, пьяный, шатаясь подошел ко мне и схватил меня за руку: «Где ваши цветы?» спросил он. Я смотрела на него, ничего не понимая. «Цветы ваши где?» повторил он. «Добровольцам, небось, подносили, а нам не хотите?» Я вырвала руку и пошла прочь от него. «Вот из-за этих каракулей нету житья серым шинелям!» — крикнул мне вдогонку другой, хотя я была в простом суконном пальто.

Два дня еще после взятия города большевиками продолжалась артиллерийская стрельба. Одни говорили, что это добровольческий поезд, окруженный со всех сторон, отстреливается, и что весь состав этого поезда впоследствии погиб. Другие объясняли это наступлением на большевиков частей генерала Шиллинга[3], шедшего будто бы из Одессы на соединение; и, не слушая этих слухов, ни во что больше не веря, ни на что не надеясь, мы бродили среди догоравших дворов в тщетных поисках хлеба, места и дров.

III От поляков до большевиков

«Да вставай же ты, ради Бога, скорее, поляки уходят».

С этими словами ворвалась ко мне в комнату Марья Семеновна, бывшая няня моей двоюродной сестры, носившая в свое время на руках и меня, теперь служившая домоправительницей в Китайском Исполнительном Комитете.

«Куда они уходят?» — полюбопытствовала я, со сна еще плохо понимая, что мне говорят.

«Да, что ты, Бог с тобой, сдурела, что ли? Куда уходят! А кто их знает — куда, в Польшу наверное, чтоб им на том свету на мосту провалиться».

«Смотри, смотри, вон уже автомобили едут!»

Я привыкла к таким сенсациям, приносимым, обыкновенно, Марьей Семеновной с базара, поэтому известие на меня особого впечатления не произвело. Однако, я встала и подошла к окну.

Наша Левашевская улица, действительно, имела не совсем обычный вид. Часто проезжали грузовики, сновали взад и вперед автомобили, проходили с озабоченным видом польские офицеры.

Наша парадная дверь была открыта настежь. Пусть читатель не удивляется; со времени прихода поляков, у нас в Китайском Исполкоме, поселился с женой польский главнокомандующий Смилг-Рыдз.

«А ведь, знаете, Марья Семеновна, действительно, похоже на то, что уходят! А что наш генерал делает?»

«Да уж с 6 утра в штаб поехал, весь дом на ногах, это только тебя будить пожалела. А генеральша там чего-то с денщиками ссорится!»

«Ну, если ссорится, значит, все в порядке».

«Тебе все смех, подожди, вот придут большевики, тогда посмеешься!»

«Да ведь вы же, Марья Семеновна, сами твердили, что лучше свое плохое, чем чужое хорошее?»

«Так то — я, а ты ведь буржуйка, вам плохо будет!»

«Ничего, Марья Семёновна, мы их не впустим, отобьём!»

На самом деле, мне, действительно, было не до смеху. Неужели уходят? Казалось совершенно немыслимым пережить еще один приход Советской власти, не хотелось даже на одну минуту допустить такую возможность. Тем более это было ужасно для нас, что мой брат за два дня до того уехал по делу в Житомир, и теперь нам угрожала возможность быть надолго отрезанным от него.

Я поспешно оделась и вышла на улицу, направляясь в Пассаж, где была квартира моего брата. Внешний вид улиц, когда я спускалась в город, был тот же, что и всегда, и я немного успокоилась. Может быть, мне это все казалось, думала я, ведь это же немыслимо, чтобы такое победное войско и вдруг так скоро удрало. Вчера еще я говорили с польскими офицерами, и ничего особенно страшного от них не слыхала. Фронт был по-прежнему близко от Киева, но ничего угрожающего не наблюдалось.

В Пассаже я нашла мою невестку лежащей в слезах на диване; рядом с ней газета.

«Что с тобой?»

«Да вот, прочти, был налет на Житомир».

В газете, действительно, сообщалось о том, что войска Буденного произвели налет на Житомир, что где-то произошел прорыв польского фронта, но что теперь дела поправились, и положение восстановлено.

Я безуспешно пыталась утешить невестку:

«Пустяки, мало ли что бывает, военное счастье переменчиво. Да и чего же ты теперь, задним числом, плачешь; ведь Житомир опять занят поляками?»

Когда женщина любит, то её политические убеждения сильно страдают от этого:

«Ты пойми, чего я боюсь, — горько плача говорила мне невестка, — ведь может так случиться, что там опять будут большевики, а здесь останутся поляки, и тогда мы от Феди будем отрезаны».

«Так ты чего же хочешь, чтобы и здесь были большевики?»

«Да, уж, разумеется, лучше так, чем чтобы мы были под разной властью».

«Ну так можешь радоваться, твое желание кажется, будет исполнено, и мы все соединимся под властью Московского совдепа. Поляки уходят!»

Это моей невестке тоже не понравилось, и она продолжала плакать еще горше.

Так как квартира брата находится в центре города, то туда обыкновенно сходятся все знакомые. На этот раз прием начался рано, — признак перемены власти. Люди приходили, каждый со своими новостями, утешительными или нет, в зависимости от их темперамента.