Очерки жизни в Киеве в 1919-20 гг.

Первым пришел инженер Н., человек по характеру добрый и веселый. Мы обрадовались, и не без основания. Известия были самые утешительные.

«Что вы это, Бог с вами, Надежда Павловна, плакать вздумали? И не стыдно вам? Это вы прочли о налете на Харьков? Так ведь радоваться надо, а не плакать!»

«Радоваться? Почему? Что тут такого веселого?»

«Дело не в веселье, а в том, что теперь поляки за ум возьмутся, они увидели, что все же и с большевиками считаться надо. Прежде они думали, что это так, дрянь одна, голытьба, а не войско, а теперь уже будут осторожны. А ведь это вы, я надеюсь, сами понимаете, что большевикам с поляками не справиться. Вы польское войско видали? Видали их конницу татарскую с полумесяцами?»

«Видали. Видали конницу. А вот вы то видали, что сейчас на улице делается?»

«Это, что автомобили ездят? Да, помилуйте, не стыдно вам так панике поддаваться. Кажется, уже достаточно насмотрелись, могли бы привыкнуть. Ясно, что раз все штабы здесь, то известие о налете на Житомир должно было обсуждаться. В связи с этим принимаются меры, поэтому усиленное движение!»

«Ну, что ж, тем лучше, значит, поеашему, опасности никакой?»

«Да, конечно же, никакой. Базарные слухи! Вы лучше меня обедать пригласите, а то без меня опять в уныние впадете».

«Непременно, непременно останьтесь».

Сели обедать. Во время вареников с вишнями снова звонок. Пришел еще один знакомый.

Вошел. Молча пожал нам руки. Молча опустился на стул. Аппетит у нас пропал сразу.

«Ну что, Петя, что слышно?» — робко спрашиваю я.

«Ничего! Что же может быть слышно! Все пропало!»

«Что пропало? Неужели Житомир взят обратно большевиками?»

«А вы, как думали, что они пришли, понюхали и ушли? Конечно, взят, и Киев эвакуируется самым настоящим образом. Самое позднее послезавтра здесь будут большевики. Это неважно, что мы погибнем, туда нам и дорога; обидно только, что так неожиданно все это стряслось!»

«Ты бы в гости пошел куда-нибудь, — советую ему я, — а то сел здесь, как гриб, и только тоску наводишь!»

«Какие там гости, — отмахивается он, — не до гостей теперь. А, если вы не хотите правде в глаза смотреть, то я, конечно, могу уйти».

Моя невестка снова горько плачет.

«Мне кажется, что вы, Петр Михайлович, слишком мрачно смотрите на вещи, — вмешивается Н., — во-первых, Киев еще не эвакуируется, воеторых, всем известно, что на помощь идет из Варшавы армия Пилсудского, и, наконец, если бы поляки и ушли, то ненадолго. Ясно, что Антанта не потерпит...»

«Подите вы с вашей Антантой», — хором накидываемся на него мы все.

После этого наступает молчание. Бродим по квартире, смотрим в окна. Изредка обмениваемся неутешительными вопросами: «Вы, Надежда Павловна, мукой запаслись?» — «Мукой-то запаслась, да вот сахару мало». — «Ничего, я вам достану, у меня два пуда, один я вам пришлю!» — «Целый пуд? Зачем мне так много?» — «Да берите, мало ли что может случиться, если «они» будут обстреливать город, то уж ничего не достанешь!»

Часов в 6 мы выходим на улицу. Обманывать себя нечего. Город представляет картину самой обычной форменной эвакуации. Автомобильное движение с утра еще усилилось. Военных масса, и вид у всех самый растерянный. У меня такое чувство, что вот, кажется, жизнь готова отдать, лишь бы они остались, а в глубине души не могу не позлорадствовать: «Ага, вошли сюда чуть ли не церемониальным маршем, всех победили, а перед оборванным голодным русским войском, небось, удираете!» Это же чувство написано в глазах у многих, но высказать его никто не решается. Слишком уж много горя и бедствий для всех несут с собою наши родные войска!

К вечеру я возвращаюсь домой, то есть в Китайское Консульство. В комнате Марьи Семеновны уже собралось обычное общество: она, я, секретарь и живущая внизу старуха-старьевщица. Та успела принести с Еврейского базара самые свежие политические новости, и мы теперь их будем сообща разбирать.

«А что, Любовь Александровна, правда, что поляки уходят?»

«Говорят, что да, — неохотно отвечаю я, присаживаясь на постель, — а у вас на базаре, что слышно?»

«Да вот, рассказывают, не знаю — правда ли, будто Петлюра воззвание выпустил к народу. Не хотели, говорит, немцев, не хотели поляков, так вот же турок к вам приведу. Будете все под турецкой властью».

«Глупости», — говорю я и вспоминаю Антанту, которая, по словам Н., вмешается и не допустит владычества большевиков. Мне начинает казаться, что если большевики придут, то на этот раз, кроме как на турок, которых приведет Петлюра, действительно, рассчитывать не на кого. И самое ужасное то, что, вероятно, мы все скоро в этих турок уверуем. Ведь жить в безнадежности нельзя.

Дни идут, идут, как всегда перед приходом Советской власти. В тупом отчаянии бродят люди по городу, запасаясь продуктами и утешая себя в то же время самыми нелепыми слухами:

Идет на помощь армия Пилсудского, заключается союз поляков с немцами, наступают откуда-то уже давно несуществующие добровольцы.

Каждое утро, просыпаясь, я спрашиваю Марью Семеновну, тут ли еще генерал Смилг-Рыдз, и получаю обычно в ответ, что тут, но дома опять не ночевал. Все в штабе. Скверно!