Орландо

Орландо оставалось лишь гадать, не случилось ли какое-нибудь новое открытие в человеческом племени, не слиплись ли они ненароком, пара за парой, но кто его совершил и когда, она понятия не имела. Глядя на голубей, кроликов и элкхундов, нельзя было сказать, что природа изменила или усовершенствовала свои методы, по крайней мере, со времен королевы Елизаветы. Насколько она могла видеть, между животными столь неразрывного союза не наблюдалось. Значит, все дело в королеве Виктории и лорде Мельбурне? Не от них ли пошло величайшее открытие брачных уз? И все же королева, продолжала размышлять Орландо, вроде бы любит собак, а лорд Мельбурн, по слухам, любит женщин. Странно – да что там, противно! – ибо сия нерасторжимость тел не вяжется ни с чувством приличия, ни с соображениями гигиены. Впрочем, ее размышления сопровождались таким покалыванием и зудом в пораженном недугом пальце, что ей едва удавалось рассуждать здраво. Мысли томились и строили глазки, словно грезы горничной, и заставляли ее краснеть. Не оставалось ничего иного, кроме как купить уродливый ободок и носить его, как все остальные. Так она и поступила, охваченная стыдом, и надела на палец, укрывшись в тени шторы, однако это ничуть не помогло. Покалывание многократно усилилось. Ночью она не сомкнула глаза. На следующее утро Орландо взялась за перо, но либо ей ничего не приходило в голову и перо роняло одну слезливую кляксу за другой, либо, что тревожило еще сильнее, неистово предавалось медоточивым фантазиям о ранней смерти и разложении, что было гораздо хуже, чем не думать вообще ни о чем. Ибо, и случай Орландо это подтверждает, мы пишем не рукой, а всем своим естеством. Нерв, управляющий пером, обвивает каждую клеточку нашего тела, пронизывает и сердце, и печень. Хотя корень зла крылся вроде бы в левой руке, она чувствовала себя отравленной насквозь и, в конце концов, была вынуждена прибегнуть к самому отчаянному из средств, то есть окончательно и бесповоротно покориться духу времени и обзавестись мужем.

Читателю уже в достаточной мере понятно, насколько это противоречило складу ее характера. Когда карета эрцгерцога исчезла вдали, с губ Орландо сорвался крик: «Жизнь! Возлюбленный!», а вовсе не «Жизнь! Муж!», и в погоне за этой целью она отправилась в город и рыскала по свету, как показано в предыдущей главе. Однако неукротимая сущность духа времени такова, что сокрушает любого, кто пытается ему противостоять, причем гораздо успешнее, чем тех, кто под него подстраивается. Орландо тяготела к Елизаветинскому духу, к духу Реставрации, к духу восемнадцатого столетья и едва ли замечала переход от одной эпохи к другой. Дух девятнадцатого века был ей чрезвычайно чужд, поэтому завладел ею и сломил – она ощутила свое поражение остро, как никогда прежде. Ибо вполне вероятно, что душа человека приписана к определенному времени: некоторые рождены для одной, некоторые для другой эпохи; и теперь, когда Орландо стала взрослой женщиной лет тридцати с небольшим, черты ее характера устоялись, и перекраивать себя было поистине невыносимо.

Итак, она с понурым видом стояла у окна гостиной (так Бартоломью окрестил библиотеку), оседая под тяжестью кринолина, который покорно надела. Ей в жизни не доводилось носить ничего столь неподъемного и унылого. Прежде ничто не сковывало ее движений настолько сильно. Она больше не могла гулять по саду с собаками или взбегать на вершину холма и бросаться на землю под дубом. К юбкам липли палая листва и травинки. Шляпа с перьями подрагивала на ветру. Тонкие туфельки быстро промокали и тонули в грязи. Мышцы утратили гибкость. Она стала опасаться, что за панелями притаились грабители, и впервые в жизни испугалась призраков в галереях. Все это постепенно склоняло ее к тому, чтобы смириться с открытием, сделанным то ли королевой Викторией, то ли кем-то еще, что у каждой женщины есть тот, кто предназначен ей до конца дней, кто будет ее опорой, пока смерть их не разлучит. Орландо чувствовала, что ей нужно на кого-то опереться, а еще лучше присесть, или даже прилечь, и уже никогда-никогда-никогда не вставать. Так действовал на нее дух времени, несмотря на всю былую гордость, и по мере того, как она опускалась по шкале эмоций на этот непривычно низкий уровень, вздорное покалывание и зуд, изводившие неуместными вопросами, превращались в сладчайшую мелодию, словно ангелы играли на арфах, трогая струны мраморно-белыми пальчиками, и самое ее существо наполняла неземная гармония.

«На кого же мне опереться?» – вопрошала Орландо неистовые осенние ветра. Ибо стоял октябрь, и как всегда шел дождь. Эрцгерцог женился на очень знатной даме и уже много лет охотится на зайцев в Румынии; мистер М. перешел в католичество, маркиза С. сослали в Ботнический залив, лорд О. давно пошел на корм рыбам. Так или иначе, никого из ее старинных приятелей уже нет, а Нелл и прочие киски с Друри-Лейн, при всей ее к ним привязанности, для этого едва ли годятся.