Орландо

Она свернула в Гайд-парк, знакомый ей с давних пор (под расщепленным деревом, вспомнила Орландо, упал герцог Гамильтон, пронзенный лордом Мохуном), и ее губы, часто этим грешившие, принялись напевать слова телеграммы на манер несуразной песенки: жизнь – литература – Грин – подхалим – Раттиган Глюмфобу, и парковые смотрители покосились на нее с подозрением, потом заметили жемчужное ожерелье и сочли ее вменяемой. Она прихватила из книжной лавки пачку газет и критических журналов, устроилась под деревом, расстелила их вокруг себя и приложила все усилия, чтобы постичь благородное искусство сочинения прозы в том виде, как его практикуют эти мастера. Орландо так и не изжила в себе прежнюю наивность – даже размытый шрифт еженедельной газеты казался ей чуть ли не священным. И она читала, опершись на локоть, статью сэра Николаса о собрании сочинений поэта, которого когда-то знала – Джона Донна. Сама того не ведая, она расположилась невдалеке от озера Серпентин. В ушах ее звучал лай тысячи собак. Колеса экипажей беспрерывно стучали по кругу. Над головой вздыхала листва. То и дело в паре шагов от нее лужайку пересекала юбка с оборками или алые брюки в обтяжку. Однажды от газеты отскочил огромный резиновый мяч. Лиловые, оранжевые, красные и синие цвета прорывались сквозь листву и играли в изумрудном перстне. Прочтя фразу, она поднимала взгляд, посмотрев в небо, опускала взгляд на газету. Жизнь? Литература? Превратить одно в другое? Ведь это чудовищно трудно! Ибо – мимо прошли алые брюки в обтяжку – как бы выразился Аддисон? Мимо протанцевали две собаки на задних лапах. Как бы это описал Лэм? Орландо читала сэра Николаса и его друзей (когда не оглядывалась по сторонам), и у нее почему-то создавалось впечатление – тут она поднялась и ушла, – точнее, крайне неприятное чувство, что никогда не следует говорить то, что думаешь. (Она стояла на берегу Серпентина. По бронзовой глади озера скользили лодки, невесомые словно паучки.) Они заставляют тебя чувствовать, продолжила Орландо, что всегда, всегда нужно писать, как кто-нибудь другой. (Глаза ее налились слезами.) Ведь в самом деле, думала она, отталкивая ногой кораблик, вряд ли я смогу (и статья сэра Николаса встала перед ее мысленным взором, как случается с любой статьей, прочитанной десять минут назад, вместе с его комнатой, головой, кошкой, письменным столом и временем суток), вряд ли я смогу, продолжила она, рассматривая статью с этой точки зрения, сидеть в кабинете – нет, не в кабинете, в обветшалой гостиной, дни напролет и беседовать с прелестными юношами, рассказывать забавные истории, которые нельзя передавать никому, про то, как Таппер отозвался о Смайлзе, и потом, горько всплакнув, все они такие мужественные, и потом я терпеть не могу ни герцогинь, ни пирожные, и хотя бываю язвительной, я никогда не научусь источать столько яду, и как же тут стать критиком и писать лучшую английскую прозу своего времени? Ну и черт с ними! – воскликнула Орландо, пнув игрушечный пароходик с такой силой, что бедное суденышко едва не затонуло в бронзовых волнах.

Правда в том, что если находишься в подобном расположении духа (как выражаются медсестры) – в глазах Орландо все еще стояли слезы – предмет, на который смотришь, перестает быть собой и становится чем-то иным, чем-то гораздо более крупным и важным, хотя в то же время остается собой. Если посмотреть в подобном состоянии духа на Серпентин, волны вскоре станут такими же большими, как в Атлантике, игрушечные кораблики будет не отличить от океанических лайнеров. И вот Орландо приняла игрушечный кораблик за бриг своего мужа, а волну, которую подняла носком, за водяной вал у мыса Горн, и глядя, как кораблик взбирается на гребень, думала, что видит судно Бонтропа, ползущее вверх по гладкой, прозрачной стене все выше и выше, а над ним выгибается пенистая арка, несущая тысячи смертей, и он проходит сквозь тысячу смертей и исчезает – «Утонул!» – вскричала она в исступлении, но нет – вот он, плывет себе целый и невредимый среди уток по другую сторону Атлантики.

– Экстаз! – вскричала она. – Экстаз! Где тут почтовое отделение? Я должна срочно телеграфировать Шелу и сказать ему… – И так, чередуя «Игрушечный кораблик в Серпентине» и «Экстаз», ибо эти мысли вполне совместимы и означают одно и то же, она поспешила к Парк-лейн.