Остров без Сокровищ

Да и на пустяковую рану Хокинса доктор тоже отвлёкся, хоть какое-то время на неё потратил… Нет, никак не управился бы Ливси за час, даже без учёта обеда и совещания. Одна лишь операция чего стоит… Да и обед какой-то подозрительно ранний, до полудня, — время, более подходящее для второго завтрака; мы помним, как доктор и сквайр обедали в усадьбе уже затемно.

Причём мы рассмотрели чисто физическую возможность персонажей уложиться в заявленные Хокинсом временны́е рамки. Но не стоит забывать и про психологию. Бой, хоть и не занял больше часа, потребовал от защитников блокгауза полного напряжения всех сил, физических и душевных. Они непременно должны были передохнуть после сражения, отойти от сильных эмоций и стресса, успокоить бурлящий в крови адреналин. А Джим уверяет нас, что, едва отложив катласс, он тут же бодренько схватился за сковородку и копчёную свинину… Не бывает такого.

Представляется, что доктор Ливси отправился на рандеву с Беном Ганном на следующий день, спокойно и неторопливо, не занимаясь спринтерским врачеванием и не поглощая обед с рекордной скоростью. А Хокинс, соответственно, вечером дня битвы за блокгауз не отправлялся захватывать «Испаньолу». Он провёл ночь вместе с остальными кладоискателями.

Между прочим, в ту ночь умер Хантер. Как сообщает нам Джим: «Без стона, не приходя в сознание, скончался». Сообщает со слов доктора или кого-то другого? Не похоже… Маловероятно, что доктор стал бы расписывать юноше смерть в таких подробностях: застонал или нет раненый перед кончиной. Скорее всего, Хокинс сам был свидетелем этой смерти.

Передвинув в своём мемуаре часть событий третьего дня высадки на второй, Джим Хокинс одновременно столкнулся с обратной проблемой: персонажам его версии на третий день совершенно нечем заняться. И они откровенно бездельничают.

Сам Хокинс якобы проснулся на рассвете в носящемся по волнам челноке, вскоре после того вскарабкался на шхуну, привёл её в Северную бухту, застрелил Хендса и пешком вернулся в блокгауз. Вернулся уже ночью, в темноте, а световой день на острове, если кто позабыл, длился около одиннадцати часов. С какой скоростью огибала «Испаньола» невеликий по размеру Остров Сокровищ? С какой скоростью плёлся Джим к блокгаузу?

Остальные кладоискатели за то же время провели утром переговоры с Сильвером (вернее, провёл единолично Ливси), затем налегке, лишь с оружием, дошагали от блокгауза до пещеры Бена Ганна — минут сорок ходьбы, никак не более. Ладно, отпустим на ходьбу час, даже полтора с учётом ран капитана Смоллетта. Но на что они потратили остальную часть дня? Лежали в пещере, поплёвывая в её каменные своды?

Пираты тоже ничем в тот день по версии Хокинса не занимались. Пришли в оставленный кладоискателями блокгауз и проводили долгие часы в томительном безделье, дожидаясь, когда в темноте к ним завернёт на огонёк Джим… Даже заняться самым очевидным делом: подняться на гору и поглядеть вокруг: куда же подевалась «Испаньола»? — не удосужились.

Но, может быть, Хокинс всё-таки захватил в одиночку «Испаньолу», однако на день позже, чем поведал в своём мемуаре?

Нет, шхуну он не захватывал. И мы сейчас это докажем.

* * *

Можно, конечно, пойти привычным путём: пройтись по фактологии, разобрать по косточкам, по мелким деталям все действия, якобы совершённые Хокинсом во время рейда на «Испаньолу», — и вынести однозначный вердикт: врёт!

Но, честно говоря, надоело… Вычленять из текста мелкое враньё Хокинса легко, но скучновато.

Попробуем для интереса другой метод исследования. Проанализируем не фактологические нелепости, а саму манеру повествования.

Она, манера, кардинально меняется в главах, описывающих рейд на «Испаньолу».

Когда Хокинс описывал то, чему и в самом деле был свидетелем, он обходился без книжных красивостей, столь излюбленных романистами восемнадцатого и первой половины девятнадцатого века.

У них, у романистов, всё романтично. Затянутые на страницу-другую красивые описания гор, ущелий и водопадов. Гипертрофированно-бурные эмоции героев. Диалоги, по сути состоящие из произносимых по очереди длинных монологов — мало касающихся предмета беседы, зато полных словесных красивостей. Штампы, кочующие из романа в роман: например, если надо развязать руки пленника, никто с узлами верёвки возиться не будет. И аккуратно перерезать путы не будет — обязательно рассечёт одним взмахом клинка. Плевать, что чуть дрогнет рука — и хлынет кровь из рассечённой заодно артерии. Зато красиво и эффектно…

Повествование Хокинса романных красивостей лишено. Он описывает, что видит, — тем же стилем, тем же языком, на котором говорит и думает. Скуповато описывает, но точно. Без романных словесных выкрутасов. И персонажи мемуара говорят, как живые люди в реальной жизни, — никаких выспренних монологов на пару страниц.

Когда Хокинс начинает мешать правду с вымыслом, достоверность падает, но романные приёмы и штампы прорываются крайне редко, ими можно пренебречь.

А вот когда речь зашла о захвате «Испаньолы»… Тут реалистичное изложение вдруг сменилось самой беспардонной литературщиной.