С капитаном поговорить без свидетелей проще, после исчезновения мистера Эрроу он в одиночестве занимает свою каюту. Но… но жалованье капитану Смоллетту выплачивает сквайр Трелони — и этим всё сказано. Про Джойса и Хантера говорить не приходится, даже если они не посвящены в зловещие планы своего хозяина, то ни словом, ни делом против него не выступят.
Последняя возможность — искать защиты у команды. Самовольно переселиться в кубрик, постоянно держаться рядом с матросами… Возможно, рассказать всё Сильверу… Если кое-какие мои подозрения верны, то…
Тут мысли мои свернули на иной путь. Кажется, я понял, как можно заставить сквайра если не изменить, то хотя бы отложить преступные замыслы, направленные на меня и на доктора Ливси.
Моим обвинениям, выдвинутым против сквайра, никто не поверит, ни капитан, ни доктор? Хорошо. Я расскажу им такое, во что они поверят обязательно. И капитан, и доктор. И даже сквайр Трелони. А Редрут узнáет, что маленький глупый лисёнок умеет больно кусаться!
Едва в мыслях моих обозначилась узенькая и запутанная тропинка, ведущая к спасению, с палубы послышался громкий крик вахтенного:
— Земля-а-а!!!
Комментарий к реконструкции №4
Внимательные читатели наверняка заметили, что в нашей реконструкции корма «Испаньолы» перепланирована несколько по-иному, чем описывает в своём мемуаре Хокинс.
Джим утверждает: «Мистер Эрроу и капитан устроились на палубе, в сходном тамбуре, который был так расширен с обеих сторон, что мог сойти за кормовую рубку. Он, конечно, был тесноват, но всё же в нём поместилось два гамака».
Поверить в такое невозможно. Юнга Хокинс живёт в отдельной каюте, а капитан судна ютится в тамбуре, то есть в проходном помещении, через которое шляются все кому не лень? Да ещё делит этот закуток с другим человеком? Первый после Бога — в тамбуре?!
Не бывает. Характер капитана Смоллетта обрисован неплохо, и чувство собственного достоинства этому джентльмену очень даже присуще. Если бы Смоллетту стали навязывать такое унизительное обиталище — взял бы расчёт и покинул «Испаньолу». Ищите, дескать, другого капитана, согласного ночевать хоть в бочке из-под яблок.
Но как бы ни была заново разделена на каюты кормовая часть «Испаньолы», суть нашей реконструкции это не меняет: переборки временные, состряпаны на скорую руку, и при определённых условиях вполне можно подслушать разговор, происходящий в соседнем помещении. Такой вариант выглядит более логичным, чем мифическая бочка с мифическими яблоками.
И Хокинс в самом деле с трудом засыпал, даже находясь в состоянии крайнего утомления. Его, например, раздражал чужой храп. Он и сам признаётся: «Я терпеть не могу храпа; меня мучат люди, которые храпят во сне». Оказавшись в блокгаузе после тяжёлого, наполненного событиями дня, он ложится, но засыпает далеко не сразу: «Я смертельно устал. Долго ворочался я, перед тем как заснуть, но потом спал как убитый».
Что же касается содержания подслушанного разговора, то мало чем подтверждённая догадка всего одна и касается давних отношений, существовавших между матерью Хокинса и Томом Редрутом. На самом деле у старого Редрута могли быть и другие причины для неприязни к Джиму, переходящей в самую натуральную ненависть. Может, егерь подслушал у дверей, как ловко Хокинс обдурил Трелони с координатами острова, — и возненавидел Джима именно вследствие этого.
Но всё-таки кажется, что его ненависть замешана на каких-то личных мотивах, не только на преданности сквайру. Не случайно же во время прощального визита в «Бенбоу» Редрут попросту выпадает из повествования — он там, он сопровождает Джима, но ни слова не произносит и вообще никак себя не проявляет.
Остальное в нашей реконструкции полностью подтверждается событиями, последовавшими после восстановленного разговора, — при ином раскладе попросту необъяснимыми. Некоторые из этих событий мы уже разобрали, другие, дабы не забегать вперёд, пока оставили вне рассмотрения. Но когда до них дойдёт черёд, мы ещё не раз отметим те или иные факты, подтверждающие реконструкцию подслушанного разговора…
Сейчас отметим лишь один любопытный момент: когда Хокинс запугивает своих старших товарищей, соловьём заливаясь о страшном пиратском заговоре, активнее всего он пугает именно сквайра Трелони. Отдайте мне сквайра, якобы требовал Сильвер, я своими руками отчикаю его баранью голову!
Воля ваша, но судовой повар тут явно выпадает из образа. Он, конечно, не белый и не пушистый. Но кровожадность никогда на словах не проявляет, наоборот, всегда демонстративно добродушен. И почему голова именно сквайра так заинтересовала Долговязого Джона в видах собственноручной расправы? Со сквайром он всегда был в тёплых отношениях. Ладно бы потребовал голову капитана — тот Сильверу не потакал и даже сурово одёргивал: иди, мол, на камбуз, там твоё место. Готовь ужин команде и не суй нос в начальственные дела.