Памятники средневековой латинской литературы X-XII веков

Бальдерик Бургейльский

Из трех поэтов «овидианского предвозрождения» на Луаре Бальдерик Бургейльский, пожалуй, самый «овидианский». У него нет глубины и ясности Хильдеберта, у него нет учености и достоинства Марбода, он легкомыслен, словообилен и хлопотлив, но в нем привлекательно само непосредственное простодушие, с которым он упивается новым миром, раскрывшимся перед его поколением. Он риторичнее всех своих современников, но риторика его искренна, потому что он не мыслит себе иной формы восторга перед божьим миром, ученым светом и изящным словом.

Бальдерик родился в 1046 г. в Мёнге близ Орлеана, учился в Анжере, был монахом в Бургейльском монастыре неподалеку от Тура, в 1089 г. стал аббатом этого монастыря. В переведенной ниже элегии он живописует бургейльские места в духе горацианской мечты об уюте на лоне природы и осуждает поэтов, которые рвутся отсюда в города и в княжеские замки. Однако самого Бальдерика все-таки тянуло и к городам, и к замкам: Бургейль был глухим местом, а поэт любил хорошее общество. Он пытался получить епископство в Орлеане, но у него не хватило денег на взятку, и его обошли. Вместо этого он в 60 с лишним лет, в 1107 г., получил назначение епископом в Доль, на берег Ламанша, «к диким бретонцам, чью грубость нравов ему невмочь было переносить», по выражению его друга, историка Ордерика Виталиса. Отводить душу поэт ездил в аббатства и епископства Нормандии и Англии, побывал и в Риме. Умер он в 1130 г.

Собрание стихотворений Бальдерика насчитывает 255 произведений, и многое еще до нас не дошло. Он писал легко и обильно, развлекаясь сочинением в дороге или в часы бессонницы. Само владение стилем доставляло ему удовольствие. Ради изящества стиля он по доброй воле даже переработал чью-то большую «Иерусалимскую историю» в прозе о первом крестовом походе, слог которой показался ему слишком грубым. У него много стихов о стихах, о писчих табличках, о грифеле (сломав грифель за работой, он оплакивал его стихами трагического пафоса). При всем этом своем графоманстве, он, однако, не страдал самовлюбленностью: в элегии «О пределе своих желаний» (конечно, подражание Горацию) он мечтает иметь домик, садик, поле, слугу, книги, вино и немного побольше таланта — как у Марбода, Готфрида Реймсского или Хильдеберта.

Большая часть его многочисленных стихотворений — это дружеские послания, посвящения, увещания, приветствия, комплименты, эпитафии. Когда умер Готфрид Реймсский, самый изящный из ученых поэтов старшего поколения, Бальдерик от полноты чувств сочинил ему целых пять эпитафий. Стихотворная переписка связывает его со всеми сколько-нибудь заметными современниками, и о каждом он говорит хорошее слово; упреки и колкости появляются у него лишь редко, когда кто-нибудь из друзей замешкает с ответом или присвоит посланный ему экземпляр Овидия. Радости светской жизни для него столь же достохвальны, сколь и ученые труды, он умеет любоваться красивыми вещами (читатель увидит, как любовно он пишет о писчих табличках художественной работы). Самое большое его стихотворение обращено к графине Адели, дочери Вильгельма Завоевателя, и представляет собой восторженное описание ее спальни в Блуа, где на четырех стенах четыре гобелена изображают ветхозаветную историю до потопа, ветхозаветную историю после потопа, античную мифологию и битву при Гастингсе (очень сходно с знаменитым гобеленом из Байё), пол представляет собой карту мира с городами и реками, а статуи вокруг постели — семь благородных наук, философию и медицину; все это он описывает с тем, чтобы выпросить у Адели для себя ризу (ризу он получил не сразу, и ему пришлось напоминать об этом Адели в другом послании).

Особым поклонением Бальдерика пользуется античность. Даже во сне (описанном им в особом стихотворении), где он падает с моста в пенную реку, спасается он тем, что хватается за торчащую из реки старинную мраморную колонну прекрасной отделки. Если на смерть Готфрида Реймсского он написал пять эпитафий, то на смерть Цицерона он написал их шесть. Античную мифологию он подробнейше пересказывает (по Фульгенцию) в длиннейшем стихотворении, от которого не сохранилось ни начала, ни конца. В подражание «Героидам» Овидия он сочиняет обмен посланиями между Парисом и Еленой (почему-то не дистихами, а гексаметром), в подражание «Понтийским посланиям» сочиняет обмен посланиями между самим Овидием и его другом Флором (эти первые образцы обильной средневековой «псевдоовидианы» переведены ниже). При этом Овидия он ценит не только как учителя мифологии и источник поучительных сентенций, но и как учителя «страсти нежной», и сам старается брать с него пример. Самые любопытные его послания обращены к знакомым монахиням — Муриэли, Агнесе, Эмме; он ободряет их в ученых и поэтических занятиях, изливает свою нежную приязнь к ним, но заверяет, что эта приязнь христиански чиста и возвышенна: