Памятники средневековой латинской литературы X-XII веков

11. О телесных же его трудах, сиречь постах, молитвах и бдениях, мне представляется разумнее умолчать, нежели говорить. Ибо к чему буду я рассказывать о его постах, если он от начала приората своего настолько утоньшил свое тело воздержанием от еды, что в нем не только всесовершенно отмерли какие-либо соблазны чревоугодия, но он перестал, по собственным его неоднократным признаниям, сколько-нибудь ощущать страдания от голода или удовольствие от вкушения? Вкушал же он то, что и другие, но до чрезвычайности скудно, ведая, что вовсе без пищи тело его не сможет жить. В молитвах же, которые сам он по желанию и просьбе друзей своих записал, сколь ревностно, сколь благоговейно, с какой надеждой, с какой любовью взывал он к Богу и святым его, притом и других научая взывать, узнает тот, кто прочтет их, не требуя от меня слов. Только бы читал он с благочестивым тщанием; уповаю, что будет ему в радость ощутить в них и через них сердца Ансельмова горение, свое же духовное преуспеяние. К чему говорить о бдениях? Целого дня по большей части недоставало ему для бесед со взыскующими совета, и к дню прибавлялась большая часть ночи. Притом же ночью исправлял он книги, которые дотоле обращались повсюду в чрезвычайно искаженном виде, прилежал к святым размышлениям, изливал безмерные дожди слез, подвигаемый созерцанием верховного блаженства и памятованием о жизни вечной. Горчайшими слезами оплакивал он бедствия жизни сей, грехи свои, если были у него грехи, и вины других, засыпал же совсем незадолго до уставных бдений, а зачастую не вкушал сна во всю ночь. Таковыми трудами украшалась жизнь его.

Глава 3

19. ... Нравы и слабости всех людей переносил он невозмутимо, и каждому, кому мог помочь, доставлял облегчение. О, сколь часто братья, отчаявшиеся уже в немощах своих, любящей его заботой возвращены бывали к первоначальному здравию! Какие услуги принял ты, Геревальд, дряхлый старец, отягченный не только летами, но и недугом столь жестоким, что во всем теле не владел ты ничем, кроме языка! Из рук его кормясь, пия же из самой его ладони сок, выдавленный из виноградных ягод, получил ты облегчение и был восстановлен в прежнем здравии. Другого же пития и из другой чаши дотоле упорно не принимала душа твоя, как сам ты рассказывал. Что до Ансельма, то он вообще имел обыкновение весьма часто посещать монастырскую больницу, с тщанием расспрашивать о немощах каждого из братий и любому без промедления и досады оказывать ту услугу, которой требовала его немощь. Так был он отец для здравых, и матерь для недужных, вернее же сказать, равно для здравых и недужных как отец, так и матерь. По таковой причине, если кто из братий имел какую-либо невысказанную тайну, он открывал ее Ансельму не иначе, как сладчайшей матери. В особенности добивалась того проницательная благожелательность Ансельма в обращении с молодыми людьми ...

25. В эти времена написал он три трактата, а именно: «Об истине», «О свободе воли» и «О падении диавола». Из них явственно обнаруживается, на каких высотах пребывал дух его, между тем как он, однако, никоим образом не дозволял умственным занятиям подобного рода оторвать его от попечения о ближних. Написал он и четвертый трактат, озаглавленный им «О том, что есть грамматик». Там он выводит воображаемого ученика, в диспуте с которым предлагает и разрешает множество диалектических тонкостей, а равно излагает и преподает способы, каковыми должны быть разграничиваемы качественные определения.

Составил он и еще одну книжицу, которую назвал «Монологион», ибо ведет в ней одинокое собеседование с самим собою, и, совершенно оставив в стороне авторитет Священного писания, одним только разумом отыскивает и уясняет, что есть Бог. Так непобедимым рассуждением доказывает он, что дело обстоит не иначе, нежели исповедует о Боге истинная вера.