Певчий час

Река гранитная в тумане,
Париж в огнях, зима и ночь,
И я, как во враждебном стане,
Спешу уйти куда-то прочь.

Куда? Вокруг чужие люди.
Глаза их холодно глядят,
И фонарей из шумной мути
Какой-то миллионный ряд.

И этот блеск зеркальной двери:
Войти бы мне в толпу, в тепло…
Ну, как ее. — Жаклина? Мэри? —
Чтобы от сердца отлегло.

«Я болен, кажется. Уроды…»

Я болен, кажется. Уроды
Со всех сторон теснят меня,
Чтоб я признал лицо свободы,
Ключом тюремщика звеня.

Она со мной: среди неволи,
Среди железа и камней, —
Люблю ее до светлой боли
И болью жалуюсь я ей.

Сюита литературного вечера

Когда бы не была уже воспета —
Воспел бы я природы красоту,
И женщин всех, как «та и эта»,
Подняв свой взор в пустую высоту,
И лгал бы так, как этот франт бывалый, —
Любитель светских муз публичной залы.

Невесело. Смотрю вокруг себя,
На лицах вижу сдержанную скуку,
Зевает мой сосед, склонясь на руку…
Но вот поэт, всего себя любя,
Вдруг проклял мир, его стихам ненужный
Тяжелый мир, к поэту равнодушный.

Я вышел вон. Париж огнями ночи
Как будто поднят весь в крутую высоту:
Весенние уже открыли очи
И звезды чудные, и люди на мосту,
И Сена темная мерцает влажным светом, —
Как порт морской в ночных огнях и летом.

А вот квартал: рабочая семья
Давно уснула; подвигом работы —
Был черствый хлеб, обиды и заботы;
Для многих дом — холодная скамья, —
Бездомность дикая создателям богатства,
Мечты высокой, равенства и братства.

Мне кажется, наперекор всему,
Что счастье будет здесь, в борьбе и славе,
Что этот дом, похожий на тюрьму,
Дворцом восстанет в солнечной оправе,
Сады и рощи — вместо улиц узких,
И много соловьев — как наши, русских.

Вот молодость: Латинский здесь квартал,
Здесь вечные глаза прекрасной правды;
Как пред отплытием когда-то аргонавты —
Шумит народ: последний час настал,
Пора, пора, — наука клад открыла,
Пусть разум сердца будет у правила!

Довольно мне. Мне б донести домой
Нетронутым легчайшее терпенье:
И небо тихое, и сердца зной,
И счастья трудного мгновенье…
О, пусть ведут от гибели и муки
Все те же, человеческие, руки!

«Взволнованы враждебным бытием…»