Питер Пэн и Венди

Глава четырнадцатая ПИРАТСКИЙ КОРАБЛЬ

Над бухтой капитана Кидда, в которую впадает Пиратская река, мигал зелёный огонёк. Там стоял на якоре пиратский бриг «Весёлый Роджер» — отвратительный корабль, безобразный от топ-мачты до самого трюма, подлый до последнего гвоздя в обшивке. Он давно уже наводил на всех ужас, и сторожить его было совсем ни к чему. Одно его имя было ему достаточной защитой.

Ночная мгла окутывала бриг. Вокруг царила тишина. Только стучала швейная машинка, за которой сидел Неряха. Трудолюбивый и услужливый Неряха! Бедный, трогательный Неряха! Не знаю, почему он был таким трогательным. Возможно, потому что сам он об этом и не догадывался. Но даже мужественные люди торопились отвернуться, если он попадался им на глаза. Не раз тёплым летним вечером, когда сам Крюк глядел на него, из глаз у него фонтаном брызгали слёзы. Впрочем, об этом, как и о многом другом, бедный Неряха и не подозревал.

Два-три пирата стояли, облокотясь о поручни, наслаждаясь гнилыми испарениями ночи. Другие сидели, развалясь, возле бочек с порохом и играли — кто в кости, кто в карты. А четверо дюжих пиратов, притащивших домик, в изнеможении лежали на палубе и крепко спали. Но и во сне, стоило только Крюку выйти из капитанской каюты, они тотчас откатывались в сторону, чтобы он  как-нибудь ненароком не хватил их своей клешнёй.

В глубокой задумчивости шагал Крюк по палубе.

Непостижимый человек! Час его торжества настал. С Пэном покончено. Мальчишек на бриге ждет казнь. Это был самый злодейский его поступок с тех пор, как он умертвил Корабельного Повара.

Зная, сколь велико человеческое тщеславие, разве мы удивились бы, дружок, если б капитана шатало от радости? Но нет! Поступь его была размеренна и медлительна, она вторила мрачному ходу его мыслей. Крюк был глубоко удручен — это нередко бывало с ним в ночной тиши, когда он оставался один на палубе брига. Он был так одинок! Больше всего этот человек чувствовал своё одиночество, когда его окружали его верные псы. Ведь из всех пиратов только он один получил хорошее воспитание.

Конечно, звали его совсем не Крюк. Если бы я раскрыл тайну его настоящего имени, по всей Англии прокатилась бы волна возмущения. Но те, кто умеет читать между строк, давно уже, верно, догадались, что он был воспитынником одной из самых прославленных наших школ. Традиции этой славной школы были для него так же святы, как и умение одеваться со вкусом. Даже и теперь он никогда не позволил бы себе подняться на корабль в том же платье, в каком брал его на абордаж. А ходил он, конечно, сутулясь, как и подобало выпускнику его славной школы. Но выше всего ставил он хорошие манеры, которые отличают лишь воспитанных людей.

Хорошие манеры! Как ни низко он пал, ему было ясно, что это самое главное.

Откуда-тo из глубины — может, из глубины его сердца? — раздавался тихий скрип, будто скрипели ржавые петли огромных ворот, а потом настойчивый стук, как бывает в глухую, бессонную ночь.

— Как ты себя вёл сегодня? — спрашивал неотступный голос. — Надеюсь, прилично?

— Слава! — восклицал он. — Сегодня мне улыбнулась слава!

— Слава? — повторял далёкий голос его славной школы. — Разве воспитанные люди хвастаются этим?

— Меня боялся Корабельный Повар! — настаивал Крюк. — А Корабельного Повара боялся даже Флинт.

— Флинт? Корабельный Повар? — звучало насмешливо в ответ. — Разве они учились в нашей школе?

Больше всего капитана мучила мысль: прилично ли воспитанному человеку думать о приличиях?

Этот вопрос не давал ему покоя. Пот градом катился по его бледному лицу и заливал камзол. Он отирал его рукавом, но всё было бесполезно.

О нет, не завидуй Крюку!

Внезапно он ощутил какое-то холодное дуновение, словно предчувствие близкой кончины. Может быть, до него донеслась клятва Питера? Ему захотелось, пока не поздно, произнести предсмертную речь.

— Гордость и тщеславие! — воскликнул он. — Вот что сгубило Крюка.

Только в самые мрачные для себя часы он говорил о себе, как о постороннем.

— Меня не любят дети...

Как странно, что он вдруг подумал об этом! Раньше это его совсем не волновало. Может, стук швейной машинки навёл его на такие мысли? И долго он бормотал что-то про себя, уставившись на Неряху, который мирно строчил в полной уверенности, что дети его боятся.

Боятся! Боятся Неряху! Да они уже все его полюбили (конечно, я говорю о тех, кто находился в ту ночь на борту пиратского корабля). Он наговорил им ужасных вещей и даже бил их ладонью, потому что кулаком он бить не мог, но они полюбили его за это ещё горячее. Майкл уже примерил его очки.

Если бы бедный Неряха узнал, что он так нравится детям, он бы очень огорчился. Крюку очень хотелось сказать ему об этом, но это было бы слишком жестоко. Его мучила мысль: почему им так нравится Неряха?

Внезапно Крюку показалось, что он нашёл ответ на этот вопрос. Это было ужасно! Как? Неужели потому, что Неряха — воспитанный человек? Пусть сам он об этом не подозревает, но, видно, так оно и есть.