По ту сторону свободы и достоинства

По-видимому, мы апеллируем к сверхъестественному, когда восхищаемся поведением, поскольку не можем подкрепить его иным способом. Мы можем заставить солдат рисковать своей жизнью или щедро платить им за этот риск и вполне можем в этих случаях ими не восхищаться. Но, кажется, восхищение — это единственное, с помощью чего можно побудить человека рисковать своей жизнью, когда он «не обязан» и не получает за это очевидного вознаграждения. Разница между выражением восхищения и признанием заслуг ясна тогда, когда мы восхищаемся поведением, на которое наше восхищение не может повлиять. Мы называем научные достижения, картины, музыкальные произведения или книги восхитительными тогда, когда мы не можем повлиять на ученого, художника, композитора или писателя, хотя если бы у нас была такая возможность, нам следовало бы признать его заслуги и предложить иную поддержку. Мы восхищаемся дарами наследственности — физической красотой, ловкостью или отвагой народа, семьи или индивида, — но не для того, чтобы изменить их. (Со временем восхищение может изменить генетический фонд, поменяв условия отбора, но для этого потребуется огромное время.)

То, что мы можем назвать борьбой за достоинство, имеет много схожего с борьбой за свободу. Устранение положительного подкрепляющего стимула оказывает аверсивное влияние, и когда людей лишают признания или восхищения, или даже шанса на них, они реагируют соответственно. Они бегут от тех, кто лишает их всего этого, или нападают на них для того, чтобы ослабить их влияние. Литература достоинства выявляет тех, кто посягает на ценность человека, описывает методы, которые они используют, и предлагает меры противодействия. Подобно литературе свободы она не слишком много внимания уделяет простому бегству, по-видимому, потому что этому не нужно учить. Вместо этого она сосредотачивается на ослаблении тех, кто вредит достоинству других людей. Предлагаемые ею меры редко бывают столь насильственными, как те, что рекомендует литература свободы, что, возможно, связано с меньшей, как правило, аверсивностью репутационных потерь по сравнению с болью и смертью. Зачастую они носят исключительно словесный характер: мы реагируем на тех, кто лишает нас должного достоинства, протестуя, противодействуя или осуждая их и их действия. (Чувство, которое охватывает протестующего человека, обычно описывают словом «негодование», значение которого определяется как «выражение возмущенного неудовольствия»; но мы не протестуем, потому что мы чувствуем негодование. Мы одновременно протестуем и чувствуем негодование из-за того, что лишены возможности добиться восхищения или признания.)

Значительная часть литературы достоинства посвящена вопросам справедливости и адекватности наград и наказаний. И свобода, и достоинство находятся под ударом тогда, когда обсуждается проблема целесообразности наказания. Экономические традиции внесли в литературу принцип определения справедливой цены и справедливой платы. Первый протест ребенка — «Это нечестно» — обычно связан с величиной вознаграждения или наказания. Здесь мы касаемся той области литературы достоинства, которая противостоит посягательствам на ценность личности. Человек протестует (и одновременно чувствует негодование) тогда, когда его излишне притесняют, сбивают с толку, помыкают им, заставляют работать неисправными инструментами, ставят в глупое положение розыгрышами или принуждают вести себя унизительно, как бывает в тюрьме или в концлагере. Он возмущается и протестует против любых излишних мер контроля. Мы оскорбляем его, предлагая заплатить за услуги, которые он оказал безвозмездно, потому что тем самым намекаем, что он не настолько великодушен или доброжелателен. Студент протестует, когда мы подсказываем ему ответ, которой он и так знает, поскольку мы лишаем его признания, которое он мог бы получить за это знание. Приводя набожному человеку доказательство бытия Бога, мы разрушаем его притязания на чистую безусловную веру. Мистикам не нравятся ортодоксы; антиномисты⁴⁴ придерживаются того взгляда, что вести себя хорошо, следуя заповедям, — отнюдь не подлинная добродетель. Гражданское мужество не так уж легко проявить перед лицом полиции. Требовать от гражданина присягнуть на верность — значит уничтожить определенную часть его преданности, поскольку в дальнейшем любое лояльное поведение может быть приписано присяге.