По ту сторону свободы и достоинства

Однако такое отсутствие надзора не должно вводить в заблуждение. Принято говорить, что контроль становится интернализован-ным, а это есть лишь другой способ сказать, что он переходит от среды к автономному человеку; но, на самом деле, он становится всего лишь менее заметным. В качестве примеров такого интернализованного контроля можно привести иудео-христианскую совесть или фрейдовское Сверх-Я. Эти внутренние сущности говорят слабым тихим голосом, нашептывая о том, как вести себя, какие поступки совершать, а какие — нет. Совесть и Сверх-Я есть представители общества, и как теологи, так и психоаналитики признают внешнее происхождение этих сущностей. Если внутренний ветхий Адам⁴⁹, или Оно, рекомендуют нам то, что соответствует нашим личным интересам, заданным генетическим кодом, то совесть и Сверх-Я направляют наше внимание на то, что хорошо для общества.

Совесть, или Сверх-Я, не возникают просто благодаря сокрытию тех, кто осуществляет наказание. Они связаны с рядом вспомогательных практик, делающих контроль при помощи наказаний более эффективным. Мы помогаем человеку избегнуть наказания, рассказывая ему о карательных контингенциях, мы предупреждаем его об опасности определенного поведения, и мы советуем ему вести себя так, чтобы не понести наказания. Многие религии и государственные законы обеспечивают такое воздействие. Они описывают контингенций, под действием которых одни формы поведения являются наказуемыми, а другие — нет. Пословицы, поговорки и другие формы народной мудрости часто предлагают полезные правила. «Не зная броду, не суйся в воду» — предписание, обусловленное анализом ряда контингенций: действие без оглядки скорее будет связано с неприятными последствиями, чем предварительный анализ ситуации и последующее решение не действовать либо действовать более умело. «Не воруй» — предписание, вытекающее из социальных контингенций: воров наказывают.

Следуя таким правилам, созданным другими людьми, наблюдающими за карательными контингенциями в естественной или социальной среде, человек часто может избежать наказания или уклониться от него. Как сами правила, так и контингенции, благодаря которым формируется управляемое правилами поведение, могут быть как достаточно очевидными, так и заученными когда-то и запомненными, и тогда процесс их воспроизведения и применения становится скрытым. Индивид говорит себе, что делать и что не делать, и легко упустить из виду тот факт, что он был научен этому вербальным сообществом. Когда человек формулирует собственные правила, исходя из анализа карательных контингенций, мы особенно склонны поставить ему в заслугу его дальнейшее хорошее поведение; правда, очевидные предшествующие стадии при этом просто теряются во мраке истории.

Когда карательные контингенции являются частью естественной среды, достаточно ясно, что происходит. Мы не позволяем человеку просто так взять да и начать водить машину, сразу подвергая его действию серьезных карательных контингенций. Мы не посылаем его без подготовки на загруженную трассу, возлагая на него самого всю полноту ответственности. Мы предлагаем ему инструкции относительно того, как водить машину умело и безопасно. Мы учим его правилам дорожного движения. Сначала он обучается на специальном тренажере, в котором карательные контингенции минимизированы или полностью отсутствуют. Затем мы предоставляем ему относительно безопасную трассу. В случае успеха мы получаем достаточно умелого и осторожного водителя, вообще не прибегая к наказаниям, хотя контингенций, под влиянием которых он будет водить машину весь остаток жизни, тесно связаны с серьезными наказаниями. В этом случае мы можем сказать, не давая, впрочем, никакой гарантии, что он получил «знание» того, как безопасно водить машину, или же что он теперь «хороший водитель», а не человек, который хорошо водит машину. В то же самое время, когда речь идет о действии социальных контингенций, особенно если они организованы религиозными институтами, мы гораздо более склонны говорить о «внутреннем чувстве правильного и неправильного» или «внутренней добродетели».