Под грозой и солнцем

— Как у тебя с путевкой? — спросил Кемов. — Заказал?

— Нет еще. Ведь всем не хватит.

— Сколько раз тебе нужно говорить одно и то же! — вспылил Кемов. — Рыцарство! Кому оно нужно? Ходишь еле живой. Смотреть тошно.

Кемов направился к выходу. Лесоев поплелся в свой кабинет. Его обидел сердитый тон Кемова. Ведь он зашел к нему по делу, а тот даже не спросил, с чем он пришел. Время шесть часов, рабочий день закончен. И Кемову хоть трава не расти! А вот он, Лесоев, не считается со временем. У него так: недоделал свое дело — значит, рабочий день еще продолжается.

Сегодня он выглядел не только усталым, но и растерянным. В последнее время с ним стало твориться что-то неладное. До сих пор жизнь шла своим чередом — все было ясно, все на своем месте: живи и работай. А потом… Все началось с дела Ларинена. Он расследовал его как обычно: тщательно проверяя достоверность каждого факта. И не его вина, если факты напрашиваются на суровые выводы. Лесоев не мог упрекнуть себя ни в чем. Он сделал все, что мог. А люди недовольны. Что им нужно? Непонятно! Правда, никто ничего еще не сказал ему, пока он не слыхал ни одного слова упрека, но он предчувствовал что-то неладное. Какое-то тягостное молчание, какая-то неуловимая атмосфера недружелюбия окружала его в эти дни. Прораб стройконторы, даже не член партии, бесцеремонно приходит к нему и чуть ли не требует отчета о его работе. А потом Лесоев видел, как некоторое время спустя Карпова и Кемов пошли куда-то, мирно беседуя. А его не позвали, у него ничего не спросили. Другие сотрудники сухо здоровались с ним и спешили по своим делам. У него и раньше не бывало ни с кем особой дружбы, но не было вокруг него и такого угнетающего молчания.

С делом Ларинена было связано и нечто другое, новое и непривычное для Лесоева. Если бы не это дело, Лесоев, быть может, никогда бы не познакомился с Ниной Степановной Лампиевой. А теперь он заходил к ней чуть ли не каждый вечер и до сих пор не мог для себя решить, следует ему ходить к ней или нет. Его влекло туда, но мало ли что влечет человека? Каждый должен трезво оценивать свои поступки, а Лесоев никак не мог понять, что влекло его к Нине Степановне. Правда, он уже точно знал, что она ничем плохим себя не скомпрометировала, но он понимал и то, что одно это еще не оправдывает его ежедневных посещений.

Лесоев не мог решить, как ему быть. Прекратить ли свои посещения и чем объяснить это Нине Степановне так, чтобы не обидеть ее и не иметь для себя никаких неприятностей? А если по-прежнему бывать у Нины Степановны, то с какой целью и чем это кончится?

Хуже всего то, что не с кем посоветоваться. По любому другому вопросу он мог бы поговорить с сослуживцами, а ведь такое дело нигде не поставишь на обсуждение. Если бы Кемов не был сегодня так раздражен против него… Нет, Кемову он все равно ничего не сказал бы.

А как быть?

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В воскресный вечер к Ларинену зашел Иивана Кауронен. Он возвращался домой из Виртаниеми, где гостил у сына. Наталья Артемьевна, уже давно собиравшаяся в родную деревню погостить и порыбачить, решила поехать вместе с ним.

Дядя Иивана услышал о неприятностях Вейкко еще в Виртаниеми. Он не знал толком, в чем дело, но новость заставила его о многом подумать. Потому-то он и сделал этот крюк по пути домой.

Кауронен начал издалека: поговорил о хорошей погоде, о том, что в такие жаркие, солнечные дни рыба плохо идет в сети. Когда все уселись за стол, Вейкко принес бутылку водки, которая так и стояла неоткрытой. Дядя Иивана позволил наполнить свой стакан лишь до половины и неодобрительно посмотрел на Вейкко, который налил себе чуть не полный. Когда выпили и закусили, старик перешел к делу:

— Видать, не вышло из тебя здесь путного работника?

— Не вышло, дядя, — согласился Вейкко.

— А скажи-ка, для чего мы тебя в школах учили? Для города или для деревни?

— Да, надо было мне поехать в колхоз.

— Вот-вот!

Старик снова налил понемногу себе и Вейкко и, поднимая стакан, сказал:

— Я думаю, что тебе надо вернуться к нам.

Вейкко и сам не раз подумывал о колхозе. И все-таки он колебался:

— Кто его знает…

— А чего тут еще знать?

— Что я там делать буду?

— Как что? — вмешалась мать. — Будешь председателем колхоза.

Иивана Кауронен заметил:

— Я чинов не распределяю и не о них говорю. Я говорю о работе. Ведь сейчас, слава богу, народ начал возвращаться в колхоз.

Вейкко неопределенно ответил:

— Я-то согласен, если только отпустят.

— А кто тебя может задержать?

Вейкко замолчал. Ему все еще было трудно расстаться с мыслью, что он необходим партии, что партия будет решать, где он должен жить и работать.

— Я послал жалобу в Петрозаводск, — пояснил он.

— Ну и что? Если вернешься к нам, от нас тебя никуда не переведут, как бы твое дело ни решилось.

— Вообще-то так, — согласился Ларинен. — Колхоза я не боюсь.

— Не то слово, — бояться. Чего бояться-то? Работы? Или ты работать разучился? Или, может, обленился?

— Зачем ты так, дядя Иивана?

— Значит, приедешь?

— Приеду.

— Надо приехать, вот что! — Иивана Кауронен посидел молча, потом спросил: — Знаешь ли ты, что такое олень?