Под грозой и солнцем

В бане Иивана пробыл долго, но попариться, как прежде, не смог. Его одолела такая слабость, что не хотелось даже махать веником. По привычке он все же хлестнул несколько раз по спине и по ногам, а потом долго лежал на полке и глядел, как на смолистом, закоптелом потолке бани играли тусклые блики. А сколько раз он парился тут по-настоящему! И сыновья еще долго смогут наслаждаться паром. Баня еще крепкая. Да и все, что создал старик своими руками, было крепким. Но сейчас Иивана чувствовал, что силы покидают его.

Одевался он медленнее обычного. Немного старик надел на себя: всегда зимой и летом он выходил из бани в одном нижнем белье.

Дома Иивана прилег на лежанку, снова ощутив какую-то необычную боль в сердце. На ум даже пришла мысль, что наступает конец. Он подумал об этом спокойно, без тревоги. Ему вдруг захотелось сказать своей Насто, возившейся у самовара, что-нибудь ласковое. Как-никак они прожили в мире да в согласии более полувека, делили и радости и горести.

— Ты, Насто, скажи сыновьям, — заговорил Иивана, — чтобы жили одним домом, дружно. А коль они врозь надумают, ты живи с Николаем. Марину ты знаешь, а другие невестки еще нрава не показали. Да скажи ребятам, чтобы честно жили и трудились. А Вейкко передай, чтобы он с народом… всегда дружно.

— С чего ты вдруг такое заговорил? — Насто удивленно смотрела на старика.

— Да и сам не знаю… Просто так пришло в голову.

Она начала собирать на стол и сказала:

— Не спи, поешь сначала…

— Что-то не хочется…

Вскоре Насто позвала:

— Вставай кушать.

Иивана не ответил. Насто решила: пусть поспит, пока она сходит подоить корову.

Управившись по хозяйству, она вернулась в избу.

Иивана спал тихо и крепко, так крепко, что Насто его больше не добудилась…

Сухонькая, сгорбленная женщина залилась безутешными слезами.

А на берегу в морозном воздухе растопленная посреди недели баня еще клубилась жарким паром. Сегодня в ней парился один лишь Иивана… Его долгая и нелегкая трудовая неделя окончилась.

Хоронить Иивану Кауронена вышла вся деревня. Гроб его установили над могилой на перекинутых поперек жердях.

Теперь, когда Иивана Кауронен лежал в гробу, был отчетливее виден его высокий, весь изрезанный морщинами лоб. Ветер легонько трепал редкие мягкие волосы на висках. Густая борода, аккуратно расчесанная, покоилась на груди. Даже после смерти натруженные пальцы Ииваны были такими твердыми и крючковатыми, что их не смогли разогнуть у него на груди.

Эти крепкие руки привыкли держать топор, рубанок, весла, соху, лопату. Бывала в них и винтовка, а когда он руководил колхозом Кайтаниеми, и карандаш.

Старик своими руками сделал с полсотни лодок, две-три сотни саней, кадок, несколько сот топорищ. Не одну тысячу сосен повалил он топором, обрубил с них сучья, разделал или обтесал на бревна. С полтысячи кошелей рыбы поднял он из озера Сийкаярви.

Для себя Иивана Кауронен выстроил крепкий дом и вырастил в нем пятерых сильных и ладных сыновей, научив их честно и упорно трудиться. Вот они, все пятеро, стоят сейчас у гроба отца: Николай, Мийтрей, Петри, Яакко и Матти, если перечислять их в том порядке, в каком они появились на свет, бегали по полу в родной избе, носились по полям и лесам, а потом взялись кто за топор, кто за пилу. Рядом с ними стоит и его воспитанник Вейкко Ларинен.

Даже гроб Иивана Кауронен сделал для себя сам — простой гроб, без лишних украшений, но зато и без единой трещинки, без сучка. Хорошо просмоленный, он был прочным и прямым, как и жизнь самого Кауронена. В сарае стоял и другой гроб, такой же добротный, но только поменьше. Иивана сделал его для своей доброй старой Насто.

Вот, пожалуй, и все, что сделал за свою жизнь Иивана Кауронен своими мозолистыми руками, которые сейчас недвижно покоились у него на груди. Никто не говорил на его могиле длинных речей, не писал о нем торжественных некрологов. Старший сын Николай дрогнувшим голосом произнес:

— Прощай, туатто.

Ларинен сказал несколько слов от имени правления колхоза. Долго говорить Вейкко был не в силах: он потерял слишком близкого человека. Люди стояли безмолвно. У многих на глазах выступили слезы.

Старая Насто плакала навзрыд, когда заколачивали гроб и опускали его в могилу. Сыновья бережно взяли мать под руки и отвели ее в сторону. Гроб начали засыпать землей.

Большие мягкие хлопья снега ложились на свежую могилу старого карела.

А на берегу одного из самых отдаленных заливов озера Сийкаярви старая могучая сосна шумела так же величаво, как она шумела при жизни Ииваны Кауронена.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Ларинен приехал в Петрозаводск по делам колхоза. День клонился к вечеру, учреждения заканчивали работу. Первым делом ему пришлось подумать о ночлеге. В гостинице мест не оказалось: в городе проходило республиканское совещание передовиков лесной промышленности. Надо было идти к кому-нибудь из знакомых — с одними он когда-то вместе учился, с другими воевал, были у него знакомые и по работе в стройуправлении. Но Ларинену всегда казалось, что, если приедешь к знакомому в деревне, обрадуешь его, а в городе — стеснишь.