Под грозой и солнцем

В нерешительности он шагал по улицам с маленьким чемоданчиком в руках. Снег уже растаял, а Онего все еще было сковано толстым льдом. Ларинен то и дело останавливался посмотреть на работу строителей. Вот цепко подхваченные башенным краном в воздухе поплыли большие цементные плиты, покачиваясь на крепких тросах. Краны поворачивали из стороны в сторону свои длинные шеи, словно осматривали растущий город с любопытством и удивлением. Строек было так много, как будто в Петрозаводске и нет ничего другого, кроме временных дощатых заборов, строительных лесов и длинношеих подъемных кранов. В душе Вейкко все еще оставался строителем, и именно стройки бросались ему в глаза в первую очередь, хотя и каждому, попавшему в Петрозаводск, этот город казался огромной стройкой.

Ирина послала с Вейкко немного гостинцев хозяйке, у которой она жила на Голиковке. Улицу Вейкко разыскал быстро, но никак не мог найти дома. Дом тридцать восемь он нашел, потом нашел дом номер сорок шесть. В промежутке между ними стоял высокий забор из новеньких досок. Заглянув в щель, он увидел площадку, заваленную цементными блоками, железными брусьями, кирпичом. Между ними стояли стены старого домика без крыши. Окна были еще целы. Вейкко разыскал калитку. Его остановил сторож:

— Вам куда, гражданин?

— Скажите, где тут дом сорок?

— Рановато вы пришли. Заходите через полгодика, тогда найдете дом сорок. — Сторож расплылся в широкой улыбке, шевельнув мохнатыми бровями.

— А куда же делась женщина, которая жила здесь? — Вейкко указал на домик.

— Утречком ее перевезут. А пока она еще здесь.

Сторож прикрыл за Вейкко калитку.

Женщина сидела одна среди собранного на середине комнаты домашнего скарба. Она равнодушно взглянула на вошедшего. Огород и этот домик уже не принадлежали ей, сюда заходило немало людей из стройуправления. А этот был с чемоданом в руках. Она спросила:

— А вам кого?

— Вас. — Ларинен сразу узнал ее по описанию Ирины.

Высокая, сухая, строгая и неприветливая, она, должно быть, так же холодно встретила Ирину, когда та впервые пришла к ней с паспортом для прописки. Вейкко достал из чемодана посылочку с письмом.

В комнате был полумрак, дощатый забор загораживал свет. «Как на улице Березовой, — мелькнуло в мыслях Ларинена. — Везде одно и то же».

Хозяйка подошла к окну, надела очки и прочитала письмо. Потом она сложила его, посмотрела на Вейкко долгим взглядом, но уже ласково, приветливо.

— Ну что же, здравствуйте, Вейкко Яковлевич, — просто сказала она. — Чего же вы стоите? Присаживайтесь. Как там Ирина поживает? Расскажите о ней…

Что он мог ей рассказать? Его вдруг больно кольнуло воспоминание о том, что произошло в этом домике с Ириной. Хорошо все же, что уже сняли крышу и разобрали комнату на чердаке. «Скорей бы разнесли к чертям всю эту хибару!» — в сердцах подумал Вейкко.

Как бы угадав его мысли, хозяйка больше не спрашивала об Ирине. Оглядев комнату, беспорядочно заваленную вещами, она вздохнула:

— А я ведь тут сына вырастила. Ему было двадцать два года. Вместе с отцом ушли на войну. Да так и не вернулись — ни отец, ни сын.

От этих слов Вейкко встрепенулся. Ему стало горько. Ведь он тоже бывший солдат. Растерянный, он, наконец, спросил:

— На каком фронте они погибли?

…Потом они долго молчали. За дощатым забором прогудела машина, слышались шаги идущих по тротуару пешеходов, доносился молодой, задорный смех. А в комнате было сумрачно и холодно. Вейкко понимал, что никакими словами нельзя утешить мать, оставшуюся одинокой. Она, конечно, слышала немало ласковых, сочувственных слов за эти годы, но сейчас сидит сухая, гордая, одинокая. У каждого свое горе, и каждый переживает его по-своему.

— Куда же вы переезжаете? — нарушил молчание Вейкко.

— На Перевалку. Там мне выстроили такой же домик. Только новый. И огород есть. Там спокойно.

Пили чай. Хозяйка предложила Вейкко остаться ночевать, но он отказался, сказав, что уже устроился. Пусть она одна наедине со своими воспоминаниями переночует в последний раз в своем старом доме.

На стройках города работали в две смены. Мимо Вейкко проносились машины. Стуча гусеницами, тяжело прогромыхал трактор. На другой стороне улицы кран поднимал массивную бетонную конструкцию. На фоне синего весеннего неба бетон тоже отливал синевой. Высоко на строительных лесах рабочие выглядели маленькими, и казалось, что тяжелая бетонная глыба вот-вот раздавит их. Но она послушно последовала туда, куда направили ее рабочие.

На улице было тепло. На старых тополях вдоль проспекта Карла Маркса уже набухали почки. Большая машина с прицепом, груженная длинными железобетонными блоками, выехала с улицы Комсомольской и медленно пересекла проспект. Молодая девушка-регулировщица, пропуская груз, надолго задержала поток легковых машин, потом грациозно повернулась и плавным взмахом руки открыла путь скопившемуся транспорту.

— Как маршал! — усмехнулся Вейкко. — Попробуй ей не подчиниться. Это народ грозный!

Милое курносое лицо «грозного народа» улыбнулось какому-то знакомому шоферу.