Под грозой и солнцем

Единственное, что осталось, — это немного картошки в подвале да ушат рыбы далеко в лесу. Надо бы сварить обед. Она хотела спуститься в подвал за картошкой, но передумала, поднялась на печь, легла. Всю жизнь она готовила обед для семьи, для детей, для чужих. Теперь никого не осталось. А готовить только для себя? Зачем? Вот она жизнь: казалось, весь мир пылает оранжевым пламенем пожаров. Теперь, когда она стала никому не нужна, силы покинули ее. Так тяжело было залезать на печь, так тяжело протянуть руку за шубейкой, чтобы накрыться…

К вечеру начал пробирать холод. Надо бы затопить печь. Но тяжело спускаться, да и зачем? Камни родной печи еще согревали ее.

Сон не шел. Кромешная тьма, только угасающие пепелища иногда бросали в окно желтые блики. Потом и они угасли. Когда Малание с мужем строили этот дом, Васселей и Алексей уже помогали таскать мох, а Рийко лежал в люльке под березой. Как сладостно вспоминать все это, но почему же так тяжко на сердце, почему нет сил повернуться…

Дом все больше и больше заносило снегом, он становился безжизненным, как и вся сожженная деревня. Только торчали трубы от печей. Лишь одна избушка еще осталась в деревне, по утрам там курился дымок. Это была избушка Окахвие. Ее даже сжечь поленились, пока сама Окахвие пряталась от солдат «царя Карелии».

Через несколько дней Окахвие, считая, что Малание угнали вместе со всеми, решила все же взглянуть, как там дом ее подруги. Быть может, переселиться ей туда, чтобы охранять добро, если что осталось.

Окахвие пошла, отгребла снег на крыльце. Входная дверь открылась.

Малание лежала безмолвная, холодная. Холодная, как вся комната. Только ошалелая кошка с мяуканием выскочила из комнаты, когда Окахвие открыла дверь…

В Карелии не стало еще одной матери.

Перевод Э. Тимонен.

ЛЕСНАЯ ФЕЯ

Промежутки между длинными ночами были почти незаметными. Лишь изредка проглядывало зяблое солнце и сразу спешило скрыться за лесом, а часто вообще не показывалось. Короткими днями не переставая шел снег, неделями бушевали метели.

Маленькая деревушка у самой границы, казалось, спит и спит, как медведь в берлоге. Редко в ней можно было заметить признаки жизни. В ясную погоду из трех избушек по утрам струился дымок. Иногда виднелись следы людей, идущие от домиков к проруби у берега реки, в метель они быстро исчезали. В двух пустующих домах окна без стекол смотрели на зимний пейзаж зловещими черными квадратами.

Пограничная застава располагалась на высотке в трех километрах от деревни. Низкий бревенчатый домик спрятался среди густых молодых сосен и сугробов. Его можно было обнаружить, лишь очутившись с ним рядом. В ясную погоду зоркий глаз мог бы рассмотреть недалеко от домика на вершине могучей сосны небольшую площадку наблюдателя. От домика шли три лыжни — на север, на юг и в деревню.

Это было в начале 1923 года на севере Карелии, год спустя после окончания гражданской войны.

Бушевала вьюга. Железная печка была накалена докрасна, а у дверей нельзя было сидеть без шинели и валенок. С потолка свисала семилинейная керосиновая лампа, тускло освещая нары и узкий проход между ними. Группа красноармейцев, патрулировавшая по южной контрольной лыжне, вернулась в назначенное время — двадцать ноль-ноль. Потные и усталые пограничники доложили начальнику, что ничего подозрительного не обнаружили, поужинали и легли спать. Северная группа обычно задерживалась. Она патрулировала на таком же расстоянии, как и южная, по ее путь лежал через несколько озерков и болот, где лыжню заметало снегом сильнее, чем в лесу.

В одиннадцатом часу начальник заставы Оссиппа Липкин уже начал беспокоиться. Он то и дело выходил из домика, стоял, прислушиваясь, у дверей, потом звонил на наблюдательный пункт. Оттуда неизменно следовал один и тот же ответ: «Ничего не слышно!» Вой метели усиливался, поглощая все другие звуки. Даже выстрелы, если бы они раздались, можно было услышать только на небольшом расстоянии. Зимний лес похоронил бы среди своих вечных тайн свидетельства борьбы не на жизнь, а на смерть.

Заставы располагались на таком большом расстоянии друг от друга и людей в них насчитывалось так мало, что в случае необходимости трудно было принять срочные меры. Дозоры, вернувшись из похода, иногда докладывали, что обнаружили чужие следы, пересекавшие контрольную лыжню. Кто-то проходил через границу — то туда, то обратно. Следы быстро заносило снегом. Неделю тому назад один пограничник пошел по чужому следу, ведущему с запада на восток, и до сих пор не вернулся. Группа солдат, правда, отправилась на поиски, но заблудилась.

Ребята долго блуждали по лесам и, усталые, еле добрались обратно на заставу. И это был не единственный случай. С других застав тоже таинственным образом пропадали люди.

Шел уже первый час ночи, когда с наблюдательного пункта сообщили, что с северной стороны слышны голоса людей. Липкин выскочил из помещения. Вскоре из метели вынырнули четверо людей — все в снегу. Четвертой была долговязая пожилая женщина с кошелем за спиной.