Под грозой и солнцем

«Весна наступает на моей родине, на Урале. Даже странным кажется, что после стольких лет войны можно спокойно готовиться к полевым работам, ремонтировать плуги и бороны. Боюсь, не отучился ли я пахать, ведь столько лет не занимался этим делом… Часто, очень часто думаю о Карелии. Будто я сам стал карелом. А чем же я не карел? Мало ли бродил по карельским лесам, мало ли воевал, мало ли вместе с вами горя хлебнул? Не верится, хотя ум подсказывает, что в Карелии теперь мир и покой. Наверное, главная забота сейчас у людей — строить. Значит, все еще служите на границе? Надо, ничего не поделаешь. Только сейчас, наверное, не то, что было у нас с вами раньше. Что вам теперь? Ходить на смену, отдыхать, песенки петь. Как там Евсей Павлов? Еще не демобилизовался? Жив, здоров? Наверное, такой же проказник, как и прежде, — все к девушкам присматривается. Может, он и там уже нашел себе девушку или как? Поверьте, выберу время, нагряну к вам в гости. Будем вместе рыбачить, ходить на охоту…»

Перевод Э. Тимонен.

УНДОЗЕРОВ

…Гитлеровцы заняли Беломорск.

Они вошли в город со стороны вокзала — танки с открытыми люками. Солдаты спокойно курили, высунувшись из люков по пояс. Равнодушно оглядывали деревянный городишко с разбегающимися в разные стороны людьми.

Танки шли на Большой мост. Наши должны были взорвать мост, но не успели. Удивительно, как ветхий деревянный мост выдерживал стальные махины…

Танки — это был конец. Неминуемый, безнадежный. Железная дорога на Мурманск отрезана. Север пропал. Больше, чем Север. Осталось только бежать. Но куда? Зачем бежать? Ноги врастают в землю. Лечь на землю. И закрыть глаза. И не думать… Но даже на это уже не хватало сил…

Петр Потапович проснулся в поту. Ему показалось, что он не может даже повернуться на бок. Сон отнял силы, сердце толкалось в самое горло.

За окном бесновался ветер, и волны гулко хлопали о скалы. За облаками летела луна, блекло растекаясь по комнате. Часы тикали напряженно и громко.

«Ересь какая-то!» — подумал он, успокоившись. Беломорск никогда не был занят врагом, и на этом участке Карельского фронта не было немцев.

А сны мучили. Почти двадцать лет. В снах огоньки выстрелов вспыхивали в каких-то горах у Беломорска, где вообще нет никаких гор. Ему приходилось бежать по грудь в ледяной воде, мучительно упругой и вязкой. Всякий раз он просыпался с онемевшими ногами, и комната вот так же была полна стуком его сердца.

Ветер налетал порывами и приносил обрывки звуков. То полуслово, то какой-то треск. Это уже не во сне. Треск слышался снова и снова, будто кто баловался, проводя ногтем по гребенке. Треск становился отчетливее и ровнее.

«Кто же в такую непогодь? — мелькнула тревожная мысль. — Не «Ударник» ли? Наверное, он, Ундозеров, кто же еще! Сумасшедший какой-то, угробится вместе с катером…»

Он уже не мог уснуть. Сны про танки всегда заставляли его вставать рано.

Петр Потапович угадал. На озере действительно трещал «Ударник». Капитаном катера был здоровенный детина Ундозеров. На вид ему не больше тридцати пяти. Но на самом деле он уже не молод — у блондинов ведь седина не так заметна.

Сутулился Ундозеров только в рубке своего катера: иллюминатор был слишком низок для его почти двухметрового роста. Что и говорить — детина внушительный. А в глазах — детское озорство. Забыл человек, что годы не те и работа не из спокойных. Когда катер подобострастно кланяется волнам, когда вода заливает палубу и омывает иллюминатор, на лице капитана смеются все морщинки. Он подтрунивает над своей посудиной:

— Ну-ка, ну-ка, «Ударник», ну-ка еще! Разве это волна? Вон идет — то волна, а это смех один… Ну-ка, «Ударник», давай ударим…

Почти упираясь макушкой в потолок и широко расставив ноги, Ундозеров крепко держит штурвал и усмехается.

Сегодня он не один. Ундозеров озабоченно глянул в каюту, забитую мешками и ящиками. Среди этого развала кто-то дремал в уголке, укутанный поверх пальто брезентом.