Под грозой и солнцем

Молчал и Матвеев. Зато Шалун был совсем в ином настроении. Он бил копытами по асфальту дороги и то и дело тревожно ржал. Конь Ларинена, Скакун, насторожив уши, спешил на голос своего боевого сотоварища, не обращая внимания на натянутые поводья. Ларинена всегда забавляла дружба этих боевых коней. Вот и сейчас, опустив поводья, Ларинен дал коню самому выбрать для себя дорогу среди темноты, окружавшей его.

Когда Ларинен догнал Матвеева, лошади успокоились и пошли рядом.

— О чем грустишь? Соскучился по Ирине? — спросил Вейкко.

Матвеев пробурчал что-то в ответ. Разговор не вязался.

Ларинен плотнее закутался в плащ. Ничего нельзя было различить кругом, кроме дороги, слабо блестевшей в темноте. Слышно было лишь, как тяжело шагали солдаты и как грохотали колеса повозок на выбоинах.

— Теперь ночь на седьмое мая? — спросил вдруг Матвеев.

— Да, — коротко ответил Вейкко.

— Ну, стало быть, в такую же ночь, я сидел в палатке у Ирины, — задумчиво проговорил Матвеев.

Теперь Ларинен пробормотал что-то в ответ. И снова разговор прервался.

Они долго ехали молча, погруженные в раздумье. Молчали и все вокруг.

Неожиданно сержант Бондарев запел:

Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи кругом огляди…

Его звонкий голос перекрыл грохот повозок и цоканье копыт.

Разрозненный в темноте строй, словно по команде, сомкнулся. Те, кто, согнувшись, шагали по обочинам, подняли головы и быстро перебрались на середину дороги. Колонна выпрямилась, вздохнула и подхватила песню сотнями голосов.

— Э-ой, Шалун! — крикнул Матвеев и хлестнул коня поводьями. Шалун вскинул голову и заплясал на месте. — А Бондарев молодец! — вновь крикнул Матвеев и, отбросив назад капюшон плаща, лихо сдвинул на затылок фуражку.

Взвод за взводом включался в единый солдатский хор. Пели артиллеристы, пели связисты, пехотинцы, минометчики, санитары. Пели командиры и политруки, разведчики и писари, повара и радисты.

Ларинен обогнал колонну и поехал рядом с Зайковым, впереди знаменосцев. Они тоже пели, и древки знамен победителей плавно покачивались над их головами.

— Вот она идет, великая Красная Армия! — гордо крикнул Зайков, оборачиваясь.

Твердо отбивая шаг, Бондарев шел чуть впереди знаменосцев. Полы его плащ-палатки, прикрепленной у ворота гимнастерки, развевались по ветру, открывая стройную фигуру. Автомат висел на груди, чуть ниже орденов и медалей. Звонкий голос Бондарева выделялся из общего хора:

Меня называли орленком в отряде,
Враги называли орлом…

Дождь прошел, ветер усилился. Он рвал и развевал плащ-палатки, плащи и брезенты, которыми были покрыты орудия и повозки.

Над взбудораженным миром занималась новая заря.

Тишина на передовой линии — это не мертвая и вялая тишина: в ней всегда есть какое-то напряжение, скрытая сила, словно в водохранилище, вода которого, поднявшись до определенного предела, мощным потоком рвется через плотину, готовая все разрушить на своем пути. Если вслушаешься в тишину переднего края, то услышишь в ней, кроме биения собственного сердца, осторожное покашливание, скользящие шаги, пощелкивание ружейных затворов, похрустывание сена на конских зубах и доносимый ветром шепот.

Сейчас линия фронта проходила через деревню. По обе стороны главной улицы стояли небольшие двухэтажные каменные дома, с крутыми черепичными крышами, с палисадниками, обнесенными железной оградой. Как и многие деревни Силезии, через которые проходил батальон, эта деревня тоже была разрушена и изуродована войной. В стенах зияли пробоины от разрывов артиллерийских снарядов, черепичные крыши на многих домах были разбиты.

— Ну, теперь мы, пожалуй, долго задержимся на этом месте, — сказал Матвеев, рассматривая с чердака дома вражескую оборону.

Но он ошибся. Ночью противник спешно, без боя, оставил позиции. Утром восьмого мая батальон вновь двинулся вперед.

Из деревни на запад вели три дороги. По каждой из этих дорог шли теперь орудия, повозки, пехотинцы, автомашины.

— Посмотри-ка! — крикнул Ларинен Матвееву и показал рукой на равнину: — Никогда раньше не видел я такого наплыва войск.

Танковая бригада, грохоча, рвалась вперед, но дорога была заполнена пушками, пехотой, обозами. Тогда танки, свернув на поля, помчались, вздымая черные фонтаны земли и пыли.

Никто не хотел отставать. Даже обозные и артиллерийские лошади поднимали головы и с развевающимися гривами неслись крупной рысью. Ездовые кричали друг на друга и на лошадей.

— Куда отступают немцы? — спросил Ларинен начальника политотдела, который на минуту остановил свою машину около саперов. — Ведь Силезия кончается, и по этим дорогам в глубь Германии не попадешь.

— Кто их знает? По-видимому, в Чехословакию, — ответил подполковник.

Ларинен и Матвеев сменили коней на велосипеды. Сел на велосипед и Зайков.

Солнце уже высоко поднялось. Ехать на машинах стало нелегко. Едкие капли пота текли по лицам офицеров.