Довольно с нее боярских сыновей и графов. К тому же, Зоя не заклеймит себя позором старой девы, если погибнет в бою за свою страну до того, как надо будет выходить замуж. Так ей тогда казалось.
Будем честны, в эту самую минуту Женя могла сделать что угодно, но она только сочувственно посмотрела на Зою, без злого умысла, но все-таки унизила ее своей жалостью и, прежде чем отхлебнуть из кремовой с вензелями сервизной чашки, по привычке размешала в той сахар, а Зоя уже представила, как задушит ее, а потом скажет, что это отвар шиповника портнихе попал не в то горло.
Вообще-то, она и без того уже пожалела, что позволила себе разоткровенничаться, высветила уголок тайной слабости. Возможно, Зоя и хотела, чтобы Женя на это сказала какую-нибудь гадость, высказала нравоучение, прочитала лекцию или, на худой конец, просто упрекнула, но, в отличие от нее, Зои, Женя всем была хорошей подругой.
«Это не твоя вина, Зоя, природа женщины сделала выбор за тебя», – вот что говорил ее взгляд. И никакого тебе «Ты знала, что рано или поздно происходит, когда ты спишь с мужчиной». «Ты знала, что Николаю нужен наследник». И, в конце концов, «Ты сама легла к нему в постель и этим связала себе руки». Вот что Зоя хотела от нее услышать.
– И я пришла сюда лишь для того, чтобы снять подозрения с одной особенно гадкой селедки, – фыркнула Зоя. – А не за твоим советом.
– Тогда ты забыла, что я портниха, а не повитуха, – парировала Женя.
– Для одной только портнихи ты повидала слишком много девиц нараскоряку, которые собирались обременить этот и без того скверный мир существованием еще одного своего бесполезного отпрыска.
Женя поставила свою чашку обратно в блюдце, во влажное полукружие от расплескавшегося отвара:
– Может, ты этого и не заслуживаешь, но я верю, что еще увижу, как ты, Назяленская, хотя бы ради разнообразия перестанешь быть такой злыдней.
– Сомневаюсь, что до этого времени я не заклюю тебя до смерти, – хмыкнула Зоя.
Они помолчали. Потом, ни с того ни с сего, Женя поближе придвинула свой стул и коснулась Зоиного живота. Взгляд ее вдруг стал мягче – и гадать было не надо, чтобы понять, что произошло. В конце концов, они обе были гришами.
– Что бы ты там ни ощутила, это всего лишь мой желудок, который требует еще порцию блинов, – поддела Зоя, но настроение в один миг сделалось паршивее некуда.
– Если попробуешь сама, сможешь почувствовать ребенка, – сказала Женя.
– Святые, не будь такой сентиментальной, это еще не ребенок.
– Называй его как угодно, но сердце у него уже бьется, хотя он еще совсем крошка, – Женя улыбнулась, и шрам в уголке ее губ от этого сильно исказился, и все вдруг обернулось таким заунывным и безотрадным, словно им снова было по десять, они гурьбой сидели зимой у очага и слушали старших девочек, которые, вернувшись из военного похода, рассказывали им про хиток, забирающих некрещеных младенцев прямо из колыбелей и потом на лесной опушке обгладывающих их молочные косточки.
Когда девочки, будто актеры с блошиных рынков, потешались над тем, как причмокивали на косточках хитки своими окровавленными ртами, чмок-чмок, все смеялись, но Зое было не смешно. А еще она знала, что Женя потом всегда плакала по ночам.
Теперь ей вдруг захотелось спросить: Женя жалела детей или ей было страшно?
– В детстве ты ненавидела сказки про хиток, – сказала Зоя и увидела, как тоска на Женином лице сменилась удивлением. Пусть лучше поддразнит Зою насчет сантиментов, чем будет думать о том, чего Дарклинг ее лишил.
– Мне они тоже не нравились, и это я потом подложила Василисе вороньи кости в постель, чтобы она перестала всякий раз гоготать, как баба Бабариха, и рассказала уже, наконец, хорошую сказку.
– Я думала, это был Иван, – улыбнулась Женя.
– Все так думали. Он взял на себя всю мою славу. Как всегда. Но зато и выпороли тоже его, а не меня.
Женя разгладила юбки:
– Знаешь, временами я думаю, что королева была не такой уж и плохой. Она позволяла мне хотя бы ненадолго становиться обычной девочкой-гришей и слушать глупые сказки в кругу таких же, как я.
– И все это время ты была похожа на клубничное пирожное и вела себя как тепличная принцесска, – фыркнула Зоя.
– Ты поэтому меня презирала?
– Не обольщайся, Сафина. Я всех презирала. Такая вот я была бессердечная.
Женя покачала головой, потом взяла Зоины ладони в свои и сжала их:
– Иногда прошлое лучше оставить в прошлом. Уж я-то знаю, – просто сказала она. – Но если бы в обмен на свою силу, на все могущество, что у меня есть, я смогла бы хоть одно мгновение провести у колыбели своей крохи, я бы не раздумывала. А тебе даже не нужно выбирать.
Потом Зоя все думала и думала об этом, и желудок у нее сводило от одной только мысли о материнстве, о том, что кто-то будет ждать, что она поцелует его перед пробуждением или всю ночь проведет у его постели во время болезни.
О том, что она передаст ему свои знания, которые потом он передаст своим детям, а те – своим. Об этой понятности семейных ценностей и домашнего быта, заложенных в священных писаниях, о счастье просто быть женой и матерью.