Порох в топленом молоке (СИ)

Николай, конечно, все понял. Он отодвинулся, посмотрел на нее с усталостью старика, только и желающего, что поскорее умереть. Стакан он отставил обратно на тумбочку, на то же место, левее блюдца с печеньем. Вернул комнате исходную безликость.

– Ведь это и мое бремя, Зоя. Но ты несешь его одна, хотя вовсе не обязана. Я слишком долго полагался на твою защиту, но это я должен был тебя защищать. И вот ты снова меня спасаешь. Какая-то это неправильная сказка.

– А разве жизнь похожа на сказку? Большинство людей усваивают, что это не так, годам к пяти, а мне казалось, из этого возраста вы давно вышли, ваше величество, – поддела Зоя, хотя, конечно, знала, что Николай просто пытался ее ободрить.

– Ты не обязана жертвовать чем-то ради моего спасения. Мы оба знаем, что я могу прекрасно справиться сам.

– Святые, ты можешь хотя бы на минуту перестать быть таким самонадеянным? Ты всего лишь обычный человек, ты отказник, – выдохнула Зоя. – И единственный живой Ланцов. Я поклялась оберегать тебя. Оберегать Равку. Я – твой генерал, лучше которого тебе уже никогда не найти. Мое место во Второй армии, а не на соседнем с тобой троне.

Все могло бы быть по-другому: она могла бы посмотреть на него, показать, как им с ним хорошо, хорошо вдвоем. Но она на него не посмотрела, а он не посмотрел на нее. С привязанностями всегда так – ничего хорошего от них не жди.

– Тебе нужно набраться сил. Признаю, дел у нас много, – Николай накрыл ее ладонь сверху и похлопал по ней – дружеский солдатский жест.

Больше он ничего не сказал, и она тоже.

Так все и закончилось.

========== Король и генерал ==========

Вообще-то, Николай знал, что для того, чтобы стать монархом лучше, чем его отец, он должен быть взрослее, должен перестать прикрываться своим эго, как одеялом. В конце концов, что бы про него ни говорили, он был достаточно умен, чтобы признать свои недостатки, пусть пока и в лице одного только себя.

Он позволил Зое забавляться с ним, приходить и уходить, когда ей вздумается, и что вздумается говорить, даже в присутствии его кабинета министров. В глазах других они были командой, отлаженной системой, на зависть всем работающей, как часы.

К тому же Николай был человеком новых взглядов, и если бы кто-то однажды за обедом или охотой вдруг вспомнил, как генерал Назяленская, еще до войны, кутаясь в шаль, каждую ночь выходила из Большого дворца, то уместно было бы списать это на их товарищество, внезапную безыскусную близость.

В отличие от своего отца, который повешение за панибратство и то считал излишней милостью, Николай подобные вольности порой легко спускал с рук, но даже его терпению мог прийти конец. Он готов был допустить, что временами Зоя командовала им, как одним из своих мальцов-шквальных в подчинении, не воспринимала его всерьез.

Готов был мириться с тем, что из-за приступов мрачной хандры она снова и снова отказывала ему в женитьбе, хотя партией он был завидной, а еще давным-давно признал, что за вечным недовольством и разговорами о жестокосердечности она прячет зримый, очевидный страх его потерять.

Николай позволял Зое больше, чем любой другой женщине в своей жизни, даже больше, чем собственной матери. И, стало быть, если ей так угодно, она может и дальше продолжать играть в мужчину, быть солдатом, генералом и святые знают кем еще. Но это не значит, что она имеет право говорить с ним в таком тоне, выставлять его слабаком и рохлей, который всякий раз только и надеется, что Зоя придет ему на помощь, как палочка-выручалочка, и истечет кровью, чтобы не истек кровью он.

Может, Николай и был отказником, но ему и так прекрасно жилось: в конце концов, он трижды возвращался с войны не из-за красивых глаз и волшебного умения метать молнии и лепить очаровательных облачных зверушек в небе.

Когда Зоя зашла в тренировочный павильон, Николай увидел ее отражение в одном из дворцовых окон, в которые с самого утра не переставая лупил дождь.

Погоду мало было назвать отвратительной, она была настолько скверной, что даже самый заядлый охотник впервые за сезон отказал бы себе в удовольствии пойти на болота за глухарями. А что до Николая, его дождь с детства вгонял в смертную тоску.

– Вы хотели меня видеть, ваше величество? – спросила Зоя, как всегда, ехидно. Николай по этому скучал: ему не хватало ее едких комментариев за завтраками, ее готовности драться с ним за селедку на ножах для масла. Не хватало сладкого запаха ее волос, того, как в спорах она по-детски горделиво вздергивала подбородок. Ему не хватало Зои.

Но сегодня он думал о другом, захлебывался своей гордостью, как глупый мальчишка, и ничего не мог с собой поделать.

– Зоя, – снисходительно сказал Николай и обернулся. Без предупреждения кинул ей меч и не удивился, что она его поймала.

Лицо у нее все еще было бледным и серым, каким-то неживым, с нездоровым румянцем, как у чахоточной больной, хотя прошла уже не одна неделя. Мысль о том, что скоро мог сопеть в колыбели их ребенок, его наследник, Николай вытеснил тем, что был способен контролировать: стратегией, тактикой, планированием. Поэтому Зоя стояла сейчас здесь.