Поздняя осень в Венеции

Как прежде, длинны волосы у них,
их лица смуглые запали глубже,
глаза сомкнулись в изобильи далей;
цветы, скелеты, рты, где зубы гладки,
как шахматы дорожные из кости
слоновой, в два расставлены ряда.
Ключицы в желтых жемчугах изящны,
где рукава, где блекнущие ткани
над сердцем провалившимся; однако
под бременем колец и талисманов
с камнями цвета синих глаз (на память
от любящих) все так же крипта пола
тиха, цела; в цветах она до свода.
И снова в желтой россыпи жемчужин
кувшин из терракоты, на котором
черты покойной; в черепках зеленых,
как в лепестках, былые ароматы,
алтарь домашний, небо для гетеры,
где божества среди богов-малюток,
где вместе с поясами скарабеи,
подобья в малом фаллосов больших,
бег, пляска, смех недвижных статуэток,
застежки-луки для охоты вечной
на птиц и на зверей — на амулеты,
искусные изделия, булавки,
дном красным круглый черепок подброшен,
и письменами черными на входе
крутые ноги конской четверни;
среди цветов опять сыпучий жемчуг
и маленькие бедра светлой лиры
сквозь облака или сквозь покрывала,
как бабочка из куколки, из туфли
проглядывающий сустав стопы.

Итак, они лежат среди вещей,

где утварь, драгоценности, игрушки
разбившиеся (что запало в них)
лежат, как в сумерках на дне реки.
Они как русла рек,
где бурными короткими волнами
(невольно пожелав дальнейшей жизни)
тела премногих юношей вскипали,
не уступая мужеским потокам;
и с гор высоких детства осторожно
туда спускались отроки, бывало,
на дне вещами бережно играя,
пока порог не возвестит: пора!

Спокойные переполняли воды

даль ясную пространного пути,
то здесь, то там пучины образуя,
впервые в зеркале являя берег
и крики птиц, сладчайшая земля
и ночи звездные над ней врастали
навеки в незакрывшееся небо.

Орфей. Эвридика. Гермес