Проскинитарий. Хождение строителя старца Арсения Суханова в 7157 (1649) году в Иерусалим

В 27 день поехал Патриарх к Илье пророку в монастырь, а Арсений остался в Вифлееме; и сидя с игуменом за столом, говорили всякие речи. И игумен говорил Арсению, чтоб Государю Царю известно учинил о Вифлеемской церкви, что попортилась, и чтоб Государь велел покрыть. И Арсений говорил: не ведаю; если Государь уведает, что вы из церкви сделали конюшню, чаю, Государь не велит покрыть. И братия старцы все то говорили, что у них не добро чинится; а игумен говорил Арсению: а ты того не сказывай Государю, а если скажешь, то ведомо, что Государь не пожалует. Арсений говорил: ты мне лгать велишь, ужли — то вы столько не можете, чтобы тут у великой церкви у ворот учинить старца портария[104], чтоб тот у ворот и спал и ворота запирал, ведь зимы у вас нету, хоромина теплая нетреба вам; что здесь, то́ там, то́ все едино; а 15 старцев, а иной тут рад будет из хлеба одного сидеть; а франки, ведаю, что дадут с своей стороны и денег, токмо бы вы учинили такового человека; а они бы и учинили, да не они владеют церковью; ино им не уметь, а если бы вы им позволили, и они бы тотчас то учинили. Се они в своем костеле так не делают; все у них чисто и украшено, да и турки в своих мечетях чисто хранят; да и в церквах христианских отнюдь турчин не станет пакостить, знает, что то место молебное. И старцы все то говорили: сущая то истина, что ты говоришь; наше то нерадение, а франки бы то учинили и денег бы дали, да нас не смеют, что мы держим церковь, а не они. А турки отнюдь чисто хранят, и пакости такой ни у себя, ни у нас не чинят. А игумен Ильинский Афанасий говорил: того де ради турки и ободрали мраморы все и теми украшали Иерусалимову церковь; увидели де, что тут у нас вся церковь бывает сквернима; а как бы была затворена, никак бы не ободрали. Старцы же говорили, что и в церкви Воскресения у Патриарха также чинят. Арсений говорил, что в церкви Воскресения не диво, что там церковь заперта бывает, выйти не можно; а в Вифлееме не заперто, вольно идти где хочешь; а можно было и в селе стоять по дворам, в селе дворов 150. И старцы старые все то признали и говорили: сущее все то дело говоришь; будем мы о том говорить Патриарху, чтоб учинить портария. Арсений же говорил Нафанаилу старцу о книгах, чего ради турчин держит, и он то признал, можно де так быть, то де учинил Бог, лучше что турчин держит ключи, а как де бы у нас были ключи, хуже бы было того. А иные греки лгут на турков, вылыгают милостыню, будто и чалмы им турчин велит носить, а манатей и клобуков будто не велит носить; и то все ложь: сказывают тому, кто того не знает; а мы то видехом своими очами: турки их в том не неволят, как стоять и молиться в их церквах, но токмо где дорогою дальнею в проезде, то есть опасение от озорников; а франки туркам злодеи больше греков, однако их не нудят, и ходят в своем платье совершенно и неизменно, а чалмы отнюдь не носят, а в манатьях, и в клобуках, и в рясах долгих, и на колотках бо́со по своему чину как хотят. Также и армяне в своих манатьях ходят и сверх чалмы клобук носят. А греки сказывают на турков; а турчин пришед в церковь не указывает в чалме, или в клобуке, или без чалмы, или без манатьи, или в манатье стоять, но как хочем. А и по торгу и по граду и около града многажды аз ходих, отнюдь ни единого слова не слыхал ни от кого. Есть то́ в Царьграде и в иных местах, где мало чернецов; турчин бы хотел, чтобы не токмо чернеческих манатей, но и всего чернечества не было: и того ради не покинуть стать всего. — Января в 1 день обедал у Патриарха паша в сенях больших; на земли посланы ковры во всю палату и подушки цветные и завесы. Паша[105] пришел и сел в окне на патриаршем месте, а Патриарх на лавке подле его; потом сел на земле, а Патриарх подле его на земле же. И тамо пили кофе и заедали сахаром леденцом. Потом паша молвил Патриарху, чтоб идти ему наверх гулять. И пошли. Патриарх пред ним без посоха; и ходил и взошел к великой церкви, в окно в трех местах смотрел на низ в церковь и Патриарха расспрашивал, и сошед назад пошел в церковь Константина царя, и в алтарь северными дверьми входил, и тамо около престола ходил, и постояв мало пошел вон, а Патриарх с ним же. И пришед в келью, сели на земли и послали суфру — кожаная скатерть — и понесли есть мясные яди, вдруг все поставили; а Патриарху свою потребу, яйца и рыбу соленую. И мало поевши, поднесли питье — шербет, чашу едину, и тако всех обнесли. Сидело турков 5 человек. И всего того было на великую силу с четверть часа[106], а больше никак не было. И яствы снесли и паки пили кофе с сахаром. Потом руки и рот помывали, потом кадили, и тако встав пошли с двора. А сказывают, что Патриарх митрополита переменит, а митрополит не хотел, и хотел Патриарха переменить[107]; и для того паша приезжал, чтоб их помирить. Того ж дни Патриарх на обрезание от заутрени сошел прежде 3 песни канона, и у обедни не был и не служил нигде. Января в 5 день часы Патриарх слушал на низу у Иакова брата Божия; и литургию слушал тут же; не служил сам литургию. Воду святил в мантии и во епитрахили и во омофоре точию. И прежде крест целуют и потом кропит, и ту руку целуют, что под кропилом. А кто хочет пить, и тот почерпнет сосудом и пьет сам, а не так, как у нас причащают. А после воды антидор давал. На трапезе в Навечерии Богоявления варение факиелес, (сочевица, масличные ягоды), губы вареные, оладьи и хворост пряженый в масле с медом, и вино. А Патриарх и раки ел и нам подавал, и вино Патриарх пил же за столом. А на Рождественное Навечерие тако ж трапеза с вином; а пред трапезою у Патриарха в келье по чарке вина горячего пили, и сам Патриарх пил же. А трапеза в Навечерии Рождества и Крещения рано была, часа за три до вечера отъели. На Крещение Патриарх у заутрени был у Иакова брата Божия. В начале заутреню, а не ефимон поют; греки великую вечерню поют в вечеру рано, и хлебы, и ефимон великий такожде; а на утро утреню поют. Начал поп в одном епитрахили арапин с кадилом, а как кадил, говорил два псалма и прочее, ектению и возглас; таже «слава святей» говорил вшед в алтарь; таже Патриарх шесть псалмов по обычаю; две кафизмы сряду обе, потом «хвалите имя Господне» поют весь псалом, правый начинает, а канархист насреди церкви на запад сказывает стихи; потом другой канархист також[108] сказывает другой псалом, и поют вначале на левом; поют оба псалма с припевами[109], «слава» на левом с припевом, «и ныне» на правом с припевом же; таже на левом: «аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе Боже»[110], а припева не поют; и «аллилуиа» таже на правом тако ж; потом паки на левом, також припева нету; таже седален, таже степенна по дважды стих, к третьему «слава», таже «и ныне» той же и пр. После Евангелия 50 псалом пели по стихам; «слава» на правом «всяческая днесь», таже «и ныне» на левом «всяческая днесь». Потом на правом «помилуй мя Боже», и стихиру и прочее. Канон пели без всяких припевов просто, стихи токмо канонные; а стихология не пели же. По девятой песни припев «величит душа моя Господа», таже ирмос, а на другом також, таже песнь Богородицы: «величит душа моя Господа»[111], таже стих канонный, и прочие рядом. На хвалитех целование; после стихир кликал многолетие Патриарху маленький ребенок, таже большой мужик, оба по-арабски, а после «славы» кликал маленький по-грецки. Канархистам дал Патриарх по полотенцу шитому. Славословие и прочее и отпуст. Патриарх пошел к себе, первого часа не слушал, и мало в келии помешкав, в два часа дня пошел ко обедни к Иакову брату Божию, и тут служил. После заамвонной молитвы вышед собором святил воду в коливифре, освящением Богоявленским, и соверша отошел на свое место, народу давал целовать крест и кропил; из купели имали воду сами, кто хочет, и пили, а Патриарх не причащает, якоже у нас чин; епископы же и прочие священницы причащаются просто не облачаючись, якоже у нас чин облачаясь причащаются; такожде и маслом помазаются, но просто в платье; а кто хочет, сам пьет, взяв воды чаркою; по покроплении давал антидор, потом отпуск. В Навечерии Рождества Христова и Крещения служба была Василия Великого; после обедни у Патриарха в келье пили горелку, и сам Патриарх пил же, потом стол; а стол рано отошел, до вечера часа за три.