Процесс

Надо же, какое смирение! Где же профессиональная гордость адвоката, которая как раз сейчас должна быть задета? И почему он так себя ведет? Ведь он, по всем внешним признакам, не испытывает недостатка в клиентах и к тому же богат, так что потерю гонорара от одного клиента вряд ли заметит. Кроме всего прочего, он нездоров и сам должен, если уж на то пошло, стараться снизить загруженность. И все же так держится за К. Почему? Из личного сочувствия к дяде – или потому, что считает процесс К. таким необычным, что надеется отличиться участием в нем на стороне К. или – такую возможность никак нельзя исключать – на стороне своих друзей в суде? По его виду было ничего не понять, сколько К. ни разглядывал его, отбросив всякую учтивость. Можно было даже подумать, что он нарочно сделал непроницаемое лицо, дожидаясь, как подействуют его слова. Молчание К. он явно истолковал в свою пользу, потому что продолжал так:

– Вы наверняка заметили: хотя у меня большая практика, я обхожусь без помощников. Раньше было иначе – когда-то на меня работали несколько молодых юристов, машинисточки, человек десять, сновали здесь туда-сюда, а теперь я сам по себе. Отчасти это связано с тем, что моя практика меняется, – я теперь все больше ограничиваюсь делами вроде вашего, – а отчасти с моим углубившимся пониманием таких дел. Я нахожу, что не могу никому перепоручить мою работу, если не хочу навредить клиентам, которым взялся помочь. Однако решение делать все самому влечет за собой определенные последствия: я вынужден отказывать почти всем и берусь лишь за те дела, что мне особенно близки, – но это и не беда: кругом, в том числе и по соседству, полно всякой швали, кидающейся на любые крохи с моего стола. К тому же я слег от переутомления. Я о своем решении не жалею, – возможно, мне стоило бы брать еще меньше клиентов, но необходимость всецело посвящать себя тем процессам, которые веду, полностью подтвердилась, и мои успехи мне наградой. Я где-то прочел очень верное описание разницы между обычной адвокатской работой и такими делами. Мол, один адвокат доводит клиента на веревочке до самого решения суда, другой же сажает клиента себе на плечи и так тащит, не снимая, не только до решения, но и дальше. Так и есть. Но я бы погрешил против истины, если бы сказал, что никогда не жалею о затраченных усилиях. Когда мои действия столь неверно истолкованы, как в вашем случае, – тогда почти жалею.

Все эти речи не столько убедили К., сколько усилили его нетерпение. Ему казалось, он слышит в интонациях адвоката предвестие того, что его ожидает, если он сдастся: новые отговорки, рассказы не только о продвигающейся работе над ходатайством и об улучшающемся настроении судейских, но и об огромных трудностях в работе… короче, все до изжоги знакомые К. средства снова будут пущены в ход, чтобы и дальше прельщать его туманными надеждами и изводить туманными угрозами. Пора было это прекратить раз и навсегда, и он сказал:

– Вы со мной не вполне откровенны и никогда откровенны не были. Поэтому вам не стоит жаловаться, что вас якобы неверно понимают. А я откровенен и потому не боюсь быть неверно понятым. Вы взяли тяготы моего процесса на себя и якобы освободили меня от них, но мне все сильнее кажется, что вы не просто плохо его вели, но, ничего всерьез не предпринимая, скрывали от меня его ход и мешали мне самому заняться делом, чтобы однажды меня попросту осудили в мое отсутствие. Впрочем, я не утверждаю, что именно таков был ваш план. Что вы предпримете, если я оставлю договор в силе?

Адвокат даже теперь не обиделся и ответил:

– Продолжу действовать в том же направлении, что и прежде.

– Так я и знал, – сказал К. – Тогда и говорить больше не о чем.

– Попробую еще раз, – сказал адвокат, словно он, а не К., был здесь пострадавшей стороной. – У меня сложилось ощущение, что ваша неверная оценка моей правовой помощи и ваше поведение в целом вызваны тем, что с вами как с обвиняемым обращались слишком хорошо, или, точнее говоря, с кажущейся снисходительностью. На то есть свои причины; иногда лучше быть в цепях, чем на свободе. Хочу показать вам, как обращаются с другими обвиняемыми, и, может, вам удастся извлечь из этого какой-то урок. Вызову-ка я Блока – отоприте дверь и присядьте здесь, у столика.

– Охотно, – сказал К. и сделал все, как потребовал адвокат. Учиться он был всегда готов. Впрочем, чтобы не возникло никаких двусмысленностей, он добавил:

– Так вы приняли к сведению, что я отзываю у вас доверенность?