Птичка-в-клетке (СИ)

Линаэвэн резко развернулась и с горечью отошла, вспомнив, как был уверен Саурон в своём поваре, когда эллет так надеялась спасти его фэа от Тьмы и ради него стала трудиться на кухне… Возможно ли было помочь ему здесь? И что можно сделать теперь? Утешить несчастную Лэннадир, передать ей, что нет ни её вины, ни стыда для неё, если с ней поступят недостойно? Но передавать заранее — только усиливать страх, что её бросят; а возможность, что Март всё же устыдится и поступит не так, как говорит, когда он столкнётся подлинно с тем, о чём не захотел и слушать, всё же есть. Хотя она и мала — если Тёмные привлекли Марта к допросам и околдовали Лэннадир, чтобы его искажённые представления о браке могли воплотиться… Темные намеренно стремятся выжечь из фэа Марта всё достойное и чистое, превратить в подобного оркам или умайар…

***

В подземелье Волчьего Острова находились и другие пленники, кого последний месяц просто не трогали — их хроар были настолько истощены и измучены, что их пришлось оставить в покое, в ожидании пока пленные снова будут пригодны к допросу. Их было восемь: двое беорингов, три гнома, двое синдар и один феаноринг.

Им приносили еду, воду — вот и все; даже тёмный целитель и тот к ним заходил редко.

***

Кириона притащили в застенок — сегодня допрашивали Эйлианта, а синдо был наблюдателем.

— Вы знаете условия.

Эвэг не мог встретиться с феанорингом перед этой пыткой: нолдо сейчас не нуждался в лечении, а беспричинная встреча могла показаться подозрительной другим. Потому нового зелья Эйлиант сейчас не получил. Кажется, действовали ещё остатки прошлого: в самом начале боль была слабее, чем ожидалось; но вскоре… Эйлианта пытали еще более жестоко, чем прежде, и боль была так нестерпима, что феаноринг на сей раз не мог сдержать крика.

Как ни терзался Кирион из-за мучений родича, он даже не думал заговорить: это означало обречь Эйлианта на повторение того же! Вечно сомневавшийся в себе и своих силах синда никогда не клял подлость и злобу Тёмных с таким гневом, как сейчас…

Когда все закончилось, Эйлианта снова лечил Эвег и сказал феанорингу, что Кирион почти здоров; и если и будет искалечен, то разве что перед казнью. А еще целитель сказал нолдо о побеге.

— Конечно, я согласен! — ответил Эйлиант. — Если мы и не обретём свободу, то умрём, пытаясь. Я буду готов, — нолдо чуть улыбнулся, хотя улыбка и получилась кривой: лицо эльфа было рассечено и еще не обработано, не омыто от крови. Но новость была радостной! Теперь, когда Эвэг был готов помочь им в побеге, его участие давало надежду на то, что у них получится! — А если мы сумеем, — неожиданно спросил феаноринг, — как ты будешь звать себя? Такая перемена судьбы требовала бы и перемены имени…

— Если я выйду отсюда… и меня не казнят ваши, то я назовусь Прощенным, — ответил Эвег.

***

На сей раз Эйлиант и Эвэг были вместе много дольше: если раньше уже на второй день за одним допросом следовал другой, сейчас целителю пришлось заниматься эльфом в продолжение пяти дней, прежде, чем целителю-аину удалось поставил юношу на ноги.

Когда Волк узнал, что феаноринг оклемался, его вместе с Кирионом по приказу Повелителя провели по камерам с изможденными пленниками. Эльфам показывали то, во что они превратятся вскоре, побуждая говорить.

Когда Эйлианта провели по камерам, юноша впервые узнал, что в плену томится не одно их злосчастное посольство. А Кирион снова увидел, как лицемерны были посулы Саурона — отпуская эльфов, он, конечно, даже не сказал Лагорталу об этих пленниках.

Многие из них долго не видели своих, кроме как на допросах, и несмотря на тяжесть положения, увидеть кого-то, кроме Темных, было радостью. Особенно приходу эльфов обрадовался беоринг, обросшее лицо которого напоминало обтянутый кожей череп. Но была в такой встрече и горесть — Тёмные захватили ещё пленников (особенно сокрушался о том один из синдар: когда мимо его открытой камеры прошёл Кирион, оба вскинулись, узнав друг друга).

Из двух других синдар один изъяснялся жестами и взглядами (из-за кляпа), а на другом шрамов было больше, чем кожи без неё.

Второй адан, немолодой, поднял голову, когда эльфы входили — они его разбудили. Вместо приветствия вскрикнул:

— Опять эти твари! — и отогнал от себя подбиравшихся к нему больших крыс. — Палачи грозятся, не уступлю — свяжут, и они сожрут меня заживо.

На самом деле Маирон не допустил бы такого, да и крысы были не настоящими, мороками: он пользовался страхом человека перед крысами, чтобы подтачивать его волю, пока тело восстанавливается. Но адан об этом не знал. Феаноринг дёрнулся вперёд, но его удержали орки.

Трое гномов, сидевшие в одной камере, быстро отвернулись к стене, как только вошёл эльф. Потом один обернулся, слабым голосом произнёс:

— Это для Саурона позор, не для нас! — их бороды были выдраны.

В последней камере был эльф-нолдо, измождённый ещё больше родичей-синдар.