Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

Время от времени упоминаются китайцы — главный образ врага, — то со страхом (вдруг нашим мальчикам придется воевать?), то иронически: учительница обществоведения, объясняя классовую сущность мировоззрения, написала на доске «Рабство вечно». «Бог создал человека», а одна одноклассница говорит: «Вот сфотографирую и пошлю китайцам — чему в советской школе учат» (1.09.1969).

Но все же в основном дневник заполнен разговорами о себе, самопризнаниями и самоуличениями. Однако самые приватные, личностно значимые вещи обсуждаются с помощью тех идеологических схем и понятий, которые услужливо поставляются господствующим (советским) дискурсом. Так, ключевыми концептами для проговаривания и прописывания самой болезненной и личной проблемы — отчаянного одиночества, непризнанности — становятся идеи и понятия коллективности, братства, большой семьи, которые в высшей степени важны для советского мифа[1234], но здесь еще приобретают характерные для шестидесятых годов черты «романтики»: вместе куда-то ехать, что-то там открывать, делать трудное дело, петь у костра, жить сообща, дружной семьей[1235]. «Чем хорош колхоз? Вернее, колхозная жизнь. Все вместе. Как в семье. Колхоз сдружает» (6.09.68). Можно увидеть в дневнике постоянную зависть к этим мечтаемым, гипотетическим братским сообществам. Так, долгий шлейф восторгов вызывает знакомство с ребятами из отряда «Алые паруса» клуба «Романтики», которые все поголовно собираются поступать в геологоразведочный. Один из длящихся сюжетов — участие в молодежной редакции при комсомольской газете, которая рождается из ностальгии ее инициаторов по существовавшему когда-то в начале 60‐х клубу «Гренада». Вымечтанные идеальные отношения в школе, среди одноклассников (не имеющие ничего общего с реальностью) описываются словами популярной песни: «Одноклассники-однокашники и ровесники, и друзья. Мушкетерскому братству нашему по-мужски буду верен я». Запись от 9.09.1969 содержит подробное описание публичного диспута в клубе железнодорожников «Называться человеком — легко, быть человеком трудно»:

Сначала показали фильм «Улица надежд» о ребятах, которые строят на Таймыре поселок Светлый. Так здорово там у них, позавидуешь. Конечно, сразу мечты — махнуть на стройку и т. п. Идея этого фильма (ее высказывает один из героев): «Я уверен, что молодежь поедет туда, где трудные условия. Многим хочется испытать, чего ты стоишь да и стоишь ли ты вообще чего-нибудь».

Мечты «махнуть куда-нибудь на стройку» или «пойти на завод» несколько раз звучат в дневнике — в качестве рецепта от одиночества.

При этом нельзя говорить здесь о влиянии каких-то определенных книг, романных героев или сюжетов. Читает автор дневника совсем другие тексты, которые вряд ли могут спровоцировать подобные настроения и дать образцы выспренно-романтического стиля: «Анну Каренину» и «Воскресение» Л. Толстого, «Преступление и наказание» Достоевского, повести Чехова, «Траву забвения» Катаева, «Журналистов» Берггольц, «Литературные портреты» М. Горького, М. Лермонтова, И. Бунина, раннего В. Маяковского (это то, что непосредственно названо в дневнике). Никаких Н. Островских и Фадеевых или молодежной прозы с ее «звездными билетами» не упоминается. Разве что мелькают имена Евтушенко и Рождественского. Речь должна, вероятно, идти не об ориентации на определенные тексты, авторов или героев, а о власти дискурса: газетно-радио-телевизионно-плакатная советская культура, идеология, распыленная в воздухе, предлагает образцы и модели поведения, в том числе и модели для строительства идентичности.

Здесь мы видим те практики «работы над собой», самоформирования и самопланирования, о которых писал О. Хархордин. В постоянных счетах и самоотчетах — что во мне хорошего, что плохого, от чего я должна в себе избавиться и пр., — присутствует модель идентичности, трафарет «настоящего комсомольца», с которым надо стремиться совпасть. Надо воспитывать в себе сдержанность, скромность, умение жить в коллективе, понимать других, цельность, последовательность, трудолюбие; кроме того,