Речные разбойники

Служанка приблизилась к ней и ненавязчиво предложила руку, чтобы помочь дойти. Лу Цзюньи остановилась перед входом в кабинет.

– Благодарю, Цзиньэр. Ступай отдыхать.

Цзиньэр передала ей лампу, поклонилась, пожелала хорошего вечера, а затем удалилась. Лу Цзюньи прислонилась к дверному проему.

Она представляла и одновременно понятия не имела о том, что ждало ее там. На миг она задумалась о том, чтобы уйти не оглядываясь. Она не была уверена, сколько еще она сможет выдержать, не сломавшись окончательно.

Все, что от нее останется, так это пыль на ветру.

Долгое время она не шевелилась, но затем отодвинула бамбуковую занавеску, что отделяла ее кабинет от остального дома, и оставила ту за спиной. Подняв лампу, она прошествовала к резному письменному столу, который был завален кипой бумаг с различными формулами и незаконченными научными записями. Слуги помнили, что здесь было запрещено наводить порядок.

На свободном месте посреди стола лежал одинокий лист с иероглифами в правой части, написанными аккуратным почерком ее дорогой Цзя.

Чжао Юаньну недавно произвела на свет пятого ребенка. Я помогаю ей после родов. Твоя Цзя.

Лу Цзюньи рухнула на стул, ее пальцы коснулись краев бумаги, она боялась, что, если выпустит ее из рук, письмо растворится в воздухе. Ей не было знакомо имя Чжао Юаньну. Наверное, это была одна из подруг по чаепитию ее дорогой Цзя.

У нее было не так уж и много близких друзей. В отличие от Лу Цзюньи, у которой таковых слишком много водилось.

Ее дорогая Цзя, такая застенчивая, она вечно опускала голову от стыда, постоянно подвергаясь осуждению своей семьи. Она не думала, что заслуживает чьего-либо одобрения, что служило причиной непрекращающихся вежливых споров между ними… и среди ее близких друзей не было тех, которых она пошла бы поддерживать после родов. Уж точно не в обычное время.

Между строк читались одиночество и упрек.

Мысли проносились в голове Лу Цзюньи, она пыталась вспомнить, как дошла до всего этого, как она работала, словно одержимая, до глубокой ночи, как проводила каждый день наедине с собственной паранойей и кошмарами до вчерашнего дня, когда она пришла домой, ощущая себя развалиной, и отказалась обсуждать с ней это; разумеется, разве могла она втягивать свою дорогую Цзя во все это, и когда та попыталась достучаться до нее и утешить…

Она сорвалась. И наорала на нее, сказала, что она недостойна быть частью этого, что ей лучше уйти, и что ей самой уже ничего не поможет. Она так разгорячилась, что, казалось, могла обжечь любого, кто до нее дотронется.

То, что ее дорогая Цзя покинула ее, быть может, было только к лучшему. Быть может, той не стоило к ней возвращаться. Она не должна была пострадать за грехи Лу Цзюньи.

Лу Цзюньи довольно долго неподвижно сидела над письмом. Лампа освещала лишь небольшой участок стола, в остальной комнате позади нее царил мрак. Мрак и тишина.

Но тишина не была полной.

Лу Цзюньи забыла, как дышать. Она услышала лишь тишайший скрип, отголосок движения, но это значило, что в комнате был кто-то еще. Кто-то за ее спиной. Во мраке.

Будь это стражник, она не смогла бы сопротивляться, но разве стал бы стражник поджидать ее, прячась во тьме, словно вор или вымогатель? У стражи были полномочия, чтобы выволочь ее из дома, избить, заковать в цепи и бросить в темницу, где ее ждал бы лишь палаческий меч. Зачем они поджидали ее?

Если только они не хотели таким образом еще больше ее помучить…

Отбросив все мысли, она смирилась с неизбежным.

«Это конец. Так я и умру. Что ж, это будет справедливо».

И все же ее рука поползла по столу и сомкнулась на изящном деревянном ноже для бумаги. Сердце в груди трепетало, душа ее воспарила.

Она резко встала и развернулась, левой рукой подняла лампу, освещая противоположную стену, а правой – маленький нож для бумаги, выставив его перед собой. Она встала в стойку, хотя и сомневалась, что от этого будет прок, ведь если за ней пришла стража…

Она замерла, пламя в лампе мерцало. От его неровного света на лице Линь Чун заиграли блики.

Какая-то часть Лу Цзюньи хотела кинуться к ней, в голове крутились слова «подруга» и «невредима», но ее ноги будто увязли в лакированном деревянном полу. Было что-то неправильное в выражении лица Линь Чун – жестком, беспощадном, нечеловеческом, и Лу Цзюньи каким-то образом позабыла о клейме преступницы, что было неаккуратно наколото на щеке ее подруги, столь сильно оно не вязалось с образом в ее памяти… На миг она задумалась, словно в дурмане, была ли та, кто стояла перед ней, той же женщиной, которую она когда-то знала.

К тому же рядом с сестрицей Линь стоял кто-то еще. Человек с тонким, пористым лицом и странными рыжевато-бурыми коротко остриженными волосами.

На их застывших лицах отражалось ожидание.

Линь Чун наконец-то отошла от стены и сделала пару шагов в ее сторону.