Речные разбойники

Думая, что у меня все под контролем».

Она оттолкнула свою дорогую Цзя, и теперь та ушла. Быть может, насовсем. Даже если она решит вернуться, то высока вероятность того, что сама Лу Цзюньи никогда больше не переступит порог этого дома. Армии и войны, отчаянные битвы и божьи клыки, которые сотрут все с лица земли, только если она это не остановит, но даже если ей это удастся, единственным, чего она добьется, будут лишь чуть меньший масштаб разрушений и смерть ее друзей вместо гибели ни в чем не повинных крестьян.

Ее губы зашевелились, чтобы с мертвенным спокойствием отдать указание слугам подготовить все к недельному путешествию. Одна из служанок, та, что постарше, осторожно спросила, нужно ли подготовить для нее ванну, и только тогда Лу Цзюньи осознала, что она, должно быть, выглядит точно призрак – в порванной одежде, с волосами и кожей, покрытыми коркой грязи.

Вода и свежая одежда не помогли избавиться от чувства вины, которое терзало ее изнутри.

Делать ей было нечего, и ноги сами потащили в кабинет. Вчерашнее письмо от ее дорогой Цзя все еще лежало на столе пустой стороной вверх.

Если она не вернется, то… нужно самой ей написать.

Она отбросила полы одеяния и присела. Взяла брусок чернил и принялась растирать его тщательными, выверенными движениями. Смешала их с водой, подняла тонкую кисточку. Мягкий кончик из шерсти животного завис над чернильным камнем.

Она замерла. Она, которая прежде писала так много слов так много раз. Наконец она обмакнула кончик кисти и вывела лишь:

– Прости меня.

Она откинулась назад, ее кожа покрылась потом, как после изнурительной пробежки. Этого, конечно, недостаточно, но это все, на что она сейчас способна.

Она сидела неподвижно, глядя на написанные слова, от всей души надеясь, что те сумеют сказать ее дорогой Цзя гораздо больше, смогут передать все мысли, что она не сформулировала. Она сидела в таком положении, пока взгляд ее не остановился на очаге в кабинете, на обвиняющем мазке пепла и сажи – еще одном доказательстве того, что она кого-то подвела, подвела свою подругу, и сегодня тоже, ведь она помогла им спастись лишь для того, чтобы вскоре их убить. Она изо всех сил старалась не предавать никого и ничего: ни своих друзей, ни собственные идеалы, ни империю, ни советника, но в итоге все равно предала всех и каждого.

Слова с сожженного листка вновь вспыли в памяти, рассказывая сказки о свободе. О великом походе во имя справедливости и доблести. Об освобождении от жестких ограничений, навязанных людям в зависимости от их пола и общественного положения; от таких же навязанных браков, которые были ни чем иным, как темницей; от властей, что выступали тюремщиками; от заимодавцев, только и ждущих случая, чтобы вонзиться зубами в людское отчаяние.

О диком и прекрасном месте, полном богатств и совершенства, где царила истинная справедливость, где людям не приходилось выбирать между нескончаемыми предательствами и изменами, но они всегда могли быть уверены, что правда восторжествует.

Рождаемые образы были достойны кисти поэта, но Лу Цзюньи запомнила достаточно.

Она прижала ладони к столу, биение сердца грохотом отдавалось у нее в голове. А после она бережно отложила в сторону записку для своей Цзя и достала новый, чистый лист. Она вновь растерла чернила, размеренно, словно исполняя таинство ритуала, потом добавила воды. Опустила в них кисть точным и выверенным движением, и затем ее рука замерла над пустым листом.

Долгое время она оставалась неподвижной, точно резная статуя. Она убеждала себя, что первый мазок кисти не станет чем-то неотвратимым и она еще тысячу раз сможет передумать. Но в глубине души осознавала, что в тот момент, как чернила лягут на бумагу, решение ее будет окончательно принято.

Стоило ей начать, как слова стали медленно, но уверенно появляться, точно кто-то невидимый вел ее руку до самого последнего решительного мазка.

Она сидела, уставившись на то, что написала. Молча, не двигаясь, словно погружалась в безмятежный пруд, позволяя его водам поглотить себя без остатка.

Потом она припудрила влажный лист, аккуратно сложила его между несколькими другими и отпустила слуг. И только когда осталась в полном одиночестве, она взяла бумагу и понесла ее в дальние комнаты. Лист жег ей руку.

Ее печатный станок уже несколько недель пылился без дела. Лу Цзюньи зажгла лампы и расположилась между огромными шкафами круглой формы, крутанула их, чтобы достать из их недр и перебрать резные деревянные блоки, которые ей были нужны. В этом деле сноровки у нее было достаточно, потому едва наступил вечер, как она уже закончила составлять печатную форму.

Она подготовила пресс к работе. Перевернутые иероглифы взирали на нее из стройных рядов, точно резные солдатики, вытянувшиеся по стойке смирно.

Она намеренно не стала вновь вникать в значение этих строк. Обращала внимание лишь на то, чтобы символы располагались в той же последовательности, что и на бумаге.