Роберт Фрипп — От Алого Короля до Искусного Мастера

Прошлым вечером мне поневоле пришлось ничего не делать; как только начался курс, появилось ощущение, что ни на что не хватает времени — настолько богата была эта смесь идей, упражнений и проектов. Я был ввергнут в состояние нервного возбуждения и, как мне казалось, безграничной энергии (уверен, что кофе из электрического кофейника, постоянно стоявшего в обеденном зале, ей не повредил). Фрипп как-то сказал: «Если бы мне в молодости представилась такая возможность, я бы всю неделю спал не более двух-четырёх часов.» Всю свою жизнь я формировал в себе убеждение, что если ты спишь меньше восьми часов, то на следующий день будешь еле стоять на ногах. В Клеймонте я спал четыре-шесть часов, и чувствовал себя живо и бодро. Мой коллега-ученик Большой Джим через несколько дней во время совместного мытья посуды сказал мне: «Дома я сплю восемь часов и весь день чувствую себя усталым; здесь я сплю четыре часа и никогда не чувствовал себя лучше.»

Как хорошо известно аскетам и исследователям сна, длительное лишение сна производит с головой странные вещи. Многие люди могут обойтись меньшим временем на сон, чем, по их мнению, им необходимо, но наступает момент, когда психические процессы обработки информации сворачивают на фантастику — короче говоря, ты начинаешь видеть сны наяву. Приоткрываются глубокие колодцы эмоций и образов, и ты ныряешь в них. Это может принять образ мистического откровения или, наоборот, адских ужасов. За неделю в Клеймонте у меня было понемногу и того, и другого. Днём во вторник путешествие лишь начиналось.

Каждый ученик ежедневно встречался с Фриппом на 15-минутном индивидуальном уроке. Как индивидуальный учитель, он показался мне сердечным и привлекательным, но в деловом роде — всегда со сдержанным юмором, всегда «в рабочем состоянии», то есть ярко, полно живым, способным употребить всё своё внимание на текущее дело, находящимся здесь, рядом с учеником. Одним словом, присутствующим. Он сохранял величайшую уверенность и одновременно производил впечатление неравнодушия, активной заинтересованности в развитии ученика. На первом уроке он дал мне ряд рекомендаций по хроматическому упражнению для левой руки, с которым мы познакомились тем утром. Хотя я уже около 20-ти лет играл на гитаре, я всегда играл ритм, а не соло — а упражнения и репертуар Гитар-Крафта были на 80 % основаны на извлекаемых по отдельности нотах и мелодических линиях. Хотя моя левая рука, по оценке Фриппа, была не совсем безнадёжна, мне пришлось потратить много сил на упражнения пальцев.

И я старался, занимаясь на гитаре в каждый удобный момент. Но была одна дилемма, которую я так до конца и не разрешил. Метод Фриппа состоит в том, чтобы ученик начинал с механики гитары, посвящая всё внимание физическим подробностям своей исполнительской техники. И я мог понять ценность такого подхода. Проблема состояла в том, что я никогда не подходил к музыке таким способом. Когда я самостоятельно учился играть на гитаре, я внимательно слушал, но не обращал ни малейшего внимания на физическую технику — за исключением того, чтобы чисто брать нужные ноты в нужные моменты времени. Я оценивал всё с точки зрения «звучит или нет», и с течением лет развил технику, которая, по моему мнению, подходила (или, по крайней мере, была минимально достаточна) для того, что я хотел выразить.

Теперь всё это стало вопросом. Я хотел исследовать эту невиданную новую настройку, поиграть с ней, поимпровизировать, послушать её, подойти к ней с точки зрения музыкальной теории, идей, музыки; но Фрипп, казалось, говорил — нет, сначала ты должен проделать все эти неприятные физические дела (а они, по большей части, казались мне неестественными и противоречащими моим собственным физическим инстинктам, формировавшимся в течение 20 лет). Я так и не разрешил эту дилемму, но приспособился к ней, разделив время для упражнений на работу (неприятную физическую) и игру (рапсодическую импровизацию). Раз или два обе части на несколько коротких минут соединились. Я воображал (и до сих пор воображаю), что с несколькими годами работы они могли бы вполне приятно слиться. До этого я так и не дошёл. Но я забегаю вперёд.

Вечером во вторник после обеда я позвонил домой жене и дочери, после чего отправился в свою комнату, чтобы записать в дневник, что, разговаривая с ними, я «понял, насколько пребывание в Клеймонте поглотило моё сознание. В конце концов, обычное сознание есть неустойчивый, эфемерный набор связей и отношений. Меня поразило, как по-разному и как сильно разные люди овладевают какой-то частью моей личности — или просто находят во мне что-то такое, на что можно было бы «повесить свою психическую шляпу» — а потом не дают мне быть собой, или, скорее, отказываются видеть во мне что-нибудь помимо этой единственной проекции.»