Россия – Грузия после империи

Напряженная тишина царила в воскресный день выборов. Около половины восьмого вечера были объявлены результаты. Со всех частей города вереницы сигналящих автомобилей пробивались к проспекту Руставели и разъезжали там взад-вперед. Активисты партии Иванишвили гоняли на открытых пикапах с развевающимися флагами, словно боевики какой-то неведомой еще гверильи или сбрендившие участники свадебного кортежа. С огромным удовольствием, как представлялось, они принялись бы теперь палить из автоматов в воздух. Те, у кого не было флагов, высовывали из окон или люков автомашин зонты. То была победа юных детей буржуазии и их прогрессивных родителей. Повсюду виделись искренне счастливые лица. Особенно непривычно открыты были взгляды женщин; многие из них дарили меня улыбкой. Собственно, это была не моя страна, но эти люди были мне близки. Я должен был бы чувствовать себя таким же счастливым, как и они. Но счастлив я не был. Я сидел на ступеньках Национальной галереи, спиной к полотнам Пиросмани, Какабадзе и Гудиашвили, которые путешествовали сквозь века в своих темных залах и на своем веку повидали и пережили немало. Меня одновременно радовали результаты выборов и отталкивали развязные нотки, преобладающие среди участников демонстрации в честь победы. Девочка – я уже знал ее, она была из семьи нищих, регулярно дежуривших близ отеля «Редиссон», – лежала на земле на куске картона, натянув куртку на голову, и пыталась уснуть.

«Буржуазные революции, как, например, революции XVIII века, стремительно несутся от успеха к успеху, в них драматические эффекты один ослепительнее другого, люди и вещи как бы озарены бенгальским огнем, каждый день дышит экстазом». «Но, – продолжает Маркс, – они скоропреходящи, быстро достигают своего апогея, и общество охватывает длительное похмелье, прежде чем оно успеет трезво освоить результаты своего периода бури и натиска». В романе «Воспитание чувств», где революционные события служат задником для безудержных любовных похождений Фредерика Моро, за сценами на парижских баррикадах следуют пространные и угнетающе-дотошные описания пошловатого резонанса на эти события в политических клубах, буржуазных салонах и будуарах богемы. Фредерик несколько дней носится с планом баллотироваться в депутаты Национального собрания и даже пишет про запас пламенную речь. Позже, под впечатлением от бестолковых дискуссий опустившихся деятелей предварительного собрания, он отказался от этой затеи. Госпожа Арну, его романтический идеал, отвергла Фредерика; он ищет забвения с Розанеттой, очаровательной, но решительно опостылевшей ему спустя недолгое время потаскушкой, с которой среди прочих спит и муж госпожи Арну. Не остается ни одной революционной или романтической иллюзии, которая не была бы втоптана в грязь, ни одного героя, который не был бы достоин презрения читателя, за исключением разве что покинутой Фредериком Луизы, предмета его юношеской страсти, которая «заплакала, закрыв лицо руками, заплакала безудержно, от всего сердца. Светало, проезжали повозки».

После революции метлы Грузия тоже скоро вернулась к своему обычному распорядку. Иные решения и персоналии нового правительства были понятны его избирателям, иные нет. Российская империя очевидно не обнаруживает интереса к примирению со своей мятежной закавказской колонией. Европейский союз выражает сдержанное расположение, но в прочем поглощен своими заботами. Национальное движение зализывает раны и пытается собраться с силами. Действующий президент, вновь добившийся всеобщего уважения тем, что честно признал поражение и обещал провести соответствующее решение через парламент, использует период коабитации для разного рода отвлекающих и тормозящих маневров. Американская пресса обнаруживает настрой от скептического до враждебного. Хиллари Клинтон предостерегает победителей от политического правосудия, под которым подразумевает юридическое исправление злоупотреблений, на которые ее собственное правительство в прошедшие годы старательно закрывало глаза.