Россия – Грузия после империи

Лучше всего я помнил отцовский запах. Это был запах табака, кислого вина и еще чего-то. Он исходил от одежды, книг, квартиры, в которой мы жили. По нему я мог догадаться, что отец пришел с ночной смены домой и что вот-вот подойдет ко мне, лежащему в кровати, и приникнет своей холодной, колючей щекой к моей щеке… (Шатаидзе, 2014, 39).

Идет, собрав какие-то гроши, идет в надежде на удачу и счастливый случай. И все-таки – свет не без добрых людей: кто-то подвезет на машине, кто-то поможет перейти мост на Ингури и миновать абхазскую заставу; а на той стороне – то же самое: одни подкармливают, другие ночлег предлагают:

Я все думал о пожилой женщине: удивлялся, что заставило ее помочь мне и назвать внуком. Доводилось встречать добрых людей – не без того, – хотя бы ту женщину, подарившую одеяло, или еще тетю Манану, однако известно, что на свете плохих и злых водится намного больше, чем добрых… (Там же, 48).

Неутешительный итог жизненного опыта…

И вот, наконец, «сирота» уже в Ткварчели, у дверей своей квартиры. Это образно говоря, поскольку: «…Входной двери в квартиру больше нет… Внутри запустение, на полу мусор – какие-то бесполезные вещи, среди которых мой матерчатый мишка Герасим, с оторванным кем-то плечом». Герасим нашелся – и то радость, а вот отец исчез: «Не бойся, сынок, – причитает старушка-соседка, – он жив-здоров, правда… женился и съехал отсюда. …Сначала сказали, в Сухуми поселился, потом – в Армавире, да что там говорить…» (Там же, 52).

Вернувшись в Тбилиси, подросток покупает два целлофановых пакета, шесть тюбиков клея и идет к своему подвалу. Во сне он видит «немерено животных»: приходят слоны и носороги, жирафы и зебры, под конец – гиены… Не обязательно быть Алешей Карамазовым, чтобы прочувствовать, как все наши хваленые празднества и «яркие достижения» меркнут в этом полутемном подвале недостроенного дома, и единственные слова, которые приходят на ум, глядя на уткнувшегося в черный целлофановый пакет несчастного подростка, – это: «Боже, что мы натворили!»

Литературный дебют молодой грузинской писательницы Тамты Мелашвили (в настоящее время она работает защитником прав женщин и экспертом по гендерным вопросам) – повесть «Считалка» («გათვლა», 2015) отмечена несколькими премиями и переведена на иностранные языки. Литературная пресса была единодушна в оценке этого редкого по жанру и экспрессивности пацифистского повествования о трех днях из жизни тринадцатилетних грузинских девочек: «Этой прозе присущи прямота и правда, глубина и наивность, детская искренность и пронзительная нежность», – писал в предисловии к «Считалке» автор русского перевода повести Александр Эбаноидзе (Мелашвили, 2015, 9).

Показав «оборотную сторону» войны, в «приграничном» селе (где недавно проходила линия фронта, а ныне впроголодь существуют забытые Богом и людьми старики и дети), Тамта Мелашвили добилась удивительного эффекта: остается впечатление, что, если б не эти дети, эти две девочки с пока еще не очерствевшими сердцами, жизнь на этой истерзанной земле стала бы вообще невозможна…