Россия – Грузия после империи

«Абхазская» глава построена по принципу контраста. Путешественник пишет, что нет никого во всей Абхазии, даже в теплом Сухуми, а плотность населения приближается к полярной (контраст: тепло и холод). Замечает опустевшие и разрушенные гостиницы, где «сквозь зияющие оконные проемы видна пышная зелень». Отмечает, что «даже симпатично, когда из окна выглядывает не постоялец, а ветка акации» [306] (контраст: смерть и жизнь). Сочная зелень растений – надежда будущего возрождения, а пока жизнь кипит только у пограничного перехода через Псоу. «Тысячи снуют по мосту в обоих направлениях с мешками и ящиками: здесь источник жизни. Из Абхазии в Россию тащат мандарины и хурму, из России в Абхазию, через Сочи и Адлер, – все» [307]. В главе упоминается еще одно имя-идентификатор – писатель Фазиль Искандер, родившийся в Абхазии. Творчество автора «Сандро из Чегема» – еще одно общее культурное наследие всей исчезнувшей империи.

Эссе «Вино Кахетии» впервые было напечатано в 1976 г. в латвийской газете «Советская молодежь», еще до эмиграции автора. В «Карте родины» оно перепечатано практически без изменений. К новому изданию Вайль добавил только небольшой комментарий: «Земля особая вообще, особая для русского. Перечитав то, что увидел и описал тогда, в 70-е, поразился: настолько отдельной и самостоятельной воспринималась Грузия, что я, не обинуясь, называл страной составную часть тоталитарного государства, казавшегося монолитом, о распаде которого в те годы не грезил никто. Какое это было изумление, какой урок» [294]. Так же своеобразно и целостно воспринималась советская Грузия Рышардом Капущинским, который замечал, что в воображении поляка СССР представлялся тоскливым и однообразным монолитом. Автор «Империи» не скрывал своего удивления, когда оказалось, что нерусским кавказским республикам удалось сохранить свои давние традиции, национальную гордость и местный, восточный колорит (Kapuściński, 2008, 43–48).

Главу «Вино Кахетии», вошедшую в сборник, Вайль начал следующими словами: «Осенью 1975 года я проехал Грузию с востока на запад. Когда снова оказался там через четверть века, изменилось многое. Пришла независимость, прошла война, пошла нищета, а еще вернее – звучали давние пастернаковские строки» [293]. Дальше приводит цитату из стихотворения «Волны» Б. Пастернака, написанного в 1931 г., которое иллюстрирует специфику страны:

Мы были в Грузии. Помножим
Нужду на нежность, ад на рай,
Теплицу льдам возьмем подножьем,
И мы получим этот край.

Взгляд Вайля на Грузию конца 1990-х – это восторг и идеализация, смешанная с предчувствием катастрофы.

С восхищением узнавался тот же город, деревянные дома старого Тбилиси, где-нибудь в районе храма Метехи, на фоне древней крепости Нарикала: мало есть городских видов такого обаяния. Но и такой тревоги: сколько еще продержатся между небом и землей рассохшиеся ветхие балконы и галереи, свисающие со склонов гор, – чинить дома не на что. При всех переменах безошибочно узнавались те же люди [293].

Бывалый путешественник поверхностно объясняет читателю топографию города, отмечает изменившиеся топонимы (площадь Свободы – бывшая Ленина), повторяя и записывая их в памяти для себя. На одном дыхании перечисляет все разнообразие и богатство Грузии:

Лихский хребет разделил Грузию, оставив к западу – горы, субтропики, море, к востоку – холмы, виноградные долины. К западу – бойкие имеретинцы, мегрелы, гурийцы, к востоку – спокойные карталинцы, кахетинцы [294].

Автор убедительно подчеркивает, что со времен первой поездки в его памяти крепче других регионов запечатлелась Кахетия, как будто этот осколок был квинтэссенцией Грузии: