Россия – Грузия после империи

П. Вайль в миниатюрном эссе «О вечном и личном» писал о себе: «Я родился в первой половине прошлого века. Так выглядит 1949 год из нынешних дней. Так время помещает тебя без спросу в эпос. Пространство – в историю. Москвич-отец с эльзасскими корнями и ашхабадка-мать из тамбовских молокан поженились в Германии, я родился в Риге, много лет прожил в Нью-Йорке, эти строки пишу в Праге» (Вайль, 2011, 11[92]). Вайль эмигрировал в США в 1977 г., а с 1995-го проживал в Чехии до преждевременной смерти в 2009 г. Известно о его желании жить в Италии, которое не осуществилось. Некоторые называют Вайля «русским и американским» писателем (как Набокова или Бродского), но, на наш взгляд, несмотря на свой американский паспорт, Вайль всегда ощущал себя дитятей русской культуры и русского литературного наследия. Эмиграция из СССР, как вынужденное, но самостоятельное решение, не прошла без последствий для мировоззрения писателя. В публикациях и в радиопередачах Русской службы радио «Свобода», являясь главным ее редактором, он неоднократно представлял свои рефлексии по поводу истории, культуры и литературы. В эмиграции Вайль написал несколько книг в соавторстве с Александром Генисом («Потерянный рай. Эмиграция: попытка автопортрета», 1983, «Русская кухня в изгнании», 1987). В их совместной книге «60-е. Мир советского человека» (1988) авторы констатировали факт существования единого советского мира и выразили некую ностальгию по миру, ушедшему в прошлое. На счету Вайля и путевые сборники: «Гений места» (2006) и «Слово в пути» (2012); он также публиковался в страноведческих журналах «Вокруг света» и «GEO».

В 1990-х гг. Вайль возвращается на родину, которой больше не существует. «Родиной» в своей книге он называет не Россию в ее современных границах, а как раз территорию, принадлежащую бывшей империи. Родина, которую он помнит и которую, безусловно, любит [8, 461], – это пространство, соответствующее карте бывшего Советского Союза. В «Карту родины» Вайль помещает свои наблюдения и впечатления от поездок по всей этой территории, включая нынешние независимые государства (например, Белоруссию, Азербайджан, Узбекистан). С перспективы XXI в. книга Вайля – это портрет невозвратно ушедшего времени и пространства.

Во вступлении ко второму изданию сборника «Карта родины» Вайль пишет, что общественная гармония наступает тогда, когда совпадают или хотя бы сходятся четыре основных социальных понятия: страна, народ, культура и государство. Здесь же отмечает, что в России (имея в виду, скорее всего, империю) эти категории никогда не смыкались и даже существовали вопреки друг другу [10]. Таким образом, автор «Слова в пути» обращает внимание на важный момент – проблему самоидентификации граждан (подданных) империи.

На культурные отличия грузин и особый статус Грузинской Республики в составе СССР обращали внимание и Вайль, и Битов, и польский журналист Рышард Капущински, автор «Империи» (Kapuściński, 1993). Интересные наблюдения по поводу самоопределения грузин привел Георгий Нижарадзе. Автор статьи «Мы – грузины» (1999) заметил, что в делении «мы» – «они» важным является тот фактор, что на группы «они» не распространяются нормы поведения, принятые в группах «мы». Нижарадзе пишет: «Существование общегрузинского менталитета – несомненный факт. Такие реалии, традиции и символы культуры, как застолье, „Витязь в тигровой шкуре“, стиль воспитания ребенка, царица Тамар и многое другое, – всегрузинское достояние. Родина, Грузия, грузины – это, безусловно, существующие идентификаторы» (Нижарадзе, 1999, 190).

Дальше Нижарадзе замечает интересное свойство именно грузинской культуры (менталитета): лояльность к далекой и сильной власти и постоянная борьба по отвоевыванию хотя бы малого пространства власти на месте (Там же, 193). На самом деле такой «адаптационный механизм» и своеобразная «модель приспособления» ко всем условиям, забота о самом себе и узкой «мы-группе» (клановость) характерны для всего Кавказа. Нижарадзе считает, что грузины быстрее других народов СССР и лучше приспособились к советскому режиму и причиной этому были не столько особенности национального характера, сколько грузинское происхождение Сталина. Нижарадзе объясняет, что «Сталин превратился в символ национальной идентификации и заработал простой механизм: если „отец народов“ – грузин, а мы с тобой тоже грузины, значит, и мы отражаем его блеск. Все это усилило традиционно характерные для грузинского характера гипертрофированное чувство чести и доминантность, но уже не на индивидуальном, а на коллективном „мы-уровне“» (Там же, 193–195). Несомненно, факт грузинской национальности «вождя» укрепил грузинскую идентичность на фоне других народов СССР, но одновременно имя Сталина стало идентификатором общесоветской коллективной памяти, и таким оно было для Вайля.