Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 1

От хорошей зависти зачесался Закроев, ровно его блохи закусали. Сосунок. Волос густой — огневой отлив: метелка проса спелого. По дубленому лицу сизый налет. В синющих глазах полынь сизо-перая. Казенными, щами, знойным загаром и полынью с Закроева. Наслушался всячины — в груди защемило: разгорился парень. Отхлябил мяхкый рот:

— Хренова нашжа слубишка: шамовка ни-куды. Воли мало. Сиди, как на цепи прикованный. Хоть в петлю так в пору, растуды ее суды… Хуже каторги.

А Игнатов сердится. Махом ходят желваки. Голодное лицо пеплом подернуло. Под его взглядом товарищ заерзал и умолк. Старик на растопыренных клешнях разглядывает латки. Выворачивает подсиненные голодовкой губы.

— Не вешай, моряк, голову, не печаль хозяина.

— Да мы ничего… Разве ж не понимаем — разруха… Ничего не попишешь: разруха во всероссиском масштабе.

— А про берег думать забудь. Об зазнобах, об свате, об брате, об матери родной забудь. К кораблю льни. Его — батюшку холь… Так-то, братушки-ребятушки, доживете и вы все переглядите, — перещупаете. А пока вникай и терпи. Служба, молодцы, ремесло сурьезное. Где и так ли не так ли: молчок… И навернется горька солдатска слеза — в кулак ее да об штанину: только всего и разговору. Дисциплинка у вас форменная, это верно. Да и то сказать — для вашей же она пользы: жир лишний выжмет, силой нальет.

Игнатов сказал, ровно гвоздь в стенку вогнал.

— Дисциплина нам нет ни што. С малых лет привычны — мы заводские.

— И советские начальники ваши деликатное обращенье уважают. Чуть што, счас за ручку с вами, в приятные разговоры пустятся, выкают.

— С матросом, и вдруг — за ручку — это дорогово стоит… Эх, комунята вы, комунята, ежли б знали сколько мы, старики, бою вынесли?..

— И мы, Федочч, не из робких… И мы мяты терты: на всех фронтах полыскались.

— Ну, мы ста да мы — лежачей корове на хвост наступили, герои, подумаешь… Говорено, слушайте, жевано глотайте.

— Вари говори.

— Послушать интересно. Дда, так вот еще на памяти, дай бог не забыть, в ту Кулькуту — в Индейску землю довелось мне плавать с капитаном Кречетовым. Ох, и лют же был пес, ни тем будь помянут, беды… В те поры я еще марсовым летал. В работах лихой был матрос, а вот, поди ж ты, приключилось со мной раз событие: ни успел с одного подчерку марса-фал отдать… Подозвал меня Кречетов да одним ударом подлец четыре зуба и выхлестнул… Строгий был капитан, царство небесное… А то еще помню…

В дверь стук! В дверь вахнач:

— Лука Федочч, на палубе безобразие.

— Лепортуй.

— Так и так.

— Ежли пьяны — гнать их поганым помелом…

— Никак не уходят — вас требуют.

— Меня? Кто бы такая?

Потопали. Свадьба галочья вроде. Мишка — Ванька в обиде:

— Штык в горло!..

— Собачья отрава!.. Ччырнацать раз ранен!

И прочее такое. Боцман баки огненные взбил. Неторопко грудью вперед.

— В каком смысле кричите?

Ванька зарадовался:

— Федочч! Родной!

И старик узнал их. Заулыбался ровно сынам родным. Почеломкались полюбя.

— Баа!.. Ваньтяй! Бурилин!..

— Жив, Федочч? А мы думали сдох давно.

— Какем ветром вынесло? Ждал, ждал, все жданки поел…

Волчок с недовольным видом отшагнул, пропуская горластых гостей.

4.

Что было дальше.

В каюте обрадованный Федотыч с гостями. Помолодели ноги и язык помолодел. Игрив язык, как ветруга морской. Легкой танцующей походкой старого моряка в припрыжку туда-сюда. Выбрасывает на кон все, что нашлось в запасце. Не пожалел и японского коньяку бутылочку заветную: сдавна хранилась в походной кованой шкатулке.

— Раздавайтесь, гостечки желанные, раздевайтесь — милости просим…

Дружки стаскивают рванину.

— Станови на радостя пьянки ведро…

— Скрипишь, говоришь? Аа?..

Стол закусками тралит боцман, забутыливает стол.

Скриплю по-малу. Раньше царю, теперь коммуне служить довелось. Чего ты станешь-будешь делать? Живешь, землю топчешь — ну, знач, и служи. Давненько не залетывали соколики, давненько.

— Не вдруг. Скрозь продрались…

— Подсаживайтесь, братухи, клюйте: корабли по суху не плавают…

Ваньку с Мишкой ровно ветром качнуло:

— Нюхнем, нюхнем, почему не так. Пять годков можно сказать. Вспрыснем свиданьице.

Искрятся стаканчики граненые. Вываливаются языки пересохшие, ну, давай…

— Ху-ху! Всегда у тебя, Лука Федочч, была жадность к вину, так она и осталась: и нет ничего в бутылке, а все трясешь — еще капля не грохнет ли…

— И капле пропадать незачем. Ну, годки, держите. Бывайте здоровы. Дай вам бог лебединого веку: ищо может вместе послужить придется…

Чокнулись. Уркнули. Крякнули. Смешно, понятно, — по стаканчику. Тут ковшом хлестать в самый раз. Пока, ладно. Хлебали кофе.

— Где были, соколы?

— Ты спроси, где мы не были. Пиры пировали, дуван дуванили…

Кофе в кружки. Старик в шепоток:

— На Троицу подъявлялся тут Колька Галченок. По пьянке ухал, што вы с Махно ударяли?

— Боже упаси!

— Огонь в кулак, вонь по ветру…

Наверху языкнули две склянки. Невдалеке суденышко бодро отъэхнулось; динь-нь-ом… динь-нь-ом… И еще бойким градом в лоток бухты зернисто посыпались дини-бомы. По палубе топоток-стукоток: команда на справку:

— Бессонов?

— Есть!

— Лимасов?

— Есть!

— Кудряшов?

— Есть!

— Закроев?

— Есть!

— Яблочкин?

— Есть!

— Есть! Есть! Есть! Есть!..