Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 1

— Завей слезу веревочкой…

— Ноги запляшут…

Мишка, захлебываясь пьяной икотой, оживлял в памяти переплытые радости:

— Жизня дороже дорогова. Пьянку мы пили, как лошади. Денег бугры. Залетишь в хутор — разливное море: стрель, крик, вуй, кровь, драка. Хаты в огне. Хутор в огне. Сердце в огне. Цапай хохлушку любую, на выбор, и всю ночь ей восхищайся…

— И сахар и калач?

— Уу, ни накажи бог!

— Церковь увидишь и счас снарядом по башке щелк!

— Да, церкви мы били, как бутылки… Вперед жизни бежали… Так бежали: чоботы с ног сваливались.

Ой, яблочко
Да з листочкамы,
Иде Махно
Тай з синочкамы…

Дробно чечетку рванул. Замахал руками старик, зашипел.

— Тишша… На грех старпом услышит — загрызет..

— Качали мы ево. Какой-нибудь интелегент из деревенской жизни…

Федотыч задымился:

— Нну, нет. Он хоть и не горловой, а в службе строгость обожает: дисциплинка у них на ять. Камсалисты, понятно, крупа-крупой и в работах еще не совсем сручны… Но счас уж кой-кому из стариков пить дадут… Хванц… Ругаться им по декрету не полагается, это зря: без ругани какой моряк? Слякоть одна.

— Ну и ну! да луку мешок. Зашло наше за ваше.

Сидели Мишка с Ванькой на столе и все в них и на них играло, плясало. Плясали, метались глаза. Дергались вертляво головы. Прыгали плечи. Скакали пальцы в бешеном галопе. Трепыхались крылья. Убегали и скользили копыта. В судороге смеялись, радовались, едко сердились горячие губы. Торопливо ползали юркие уши. Зудкая ловкость, узловатая хваткость, разбитые в нет ботинки, вихрастые лохмы, язык в жарком вьюхре… Все в них и на них орало: Скорей!

— Скорей!

— Даешь!

Старик свое дугой выгибает:

— Как-то с весны ходили мы в море котлы пробовать. Ночь накрыла, буря ударила. Закачало, затрепало нас. Авралила молодежь. Ребячьи руки, а было чему подивиться — клещи. Бегали по команде ровно гайки по нарезу… Годик-другой и морячки из них выйдут за первый сорт.

Беспокойно зашебутились дружки:

— Заткнись, за лычком тянешься.

— Крутись не крутись — в комисары не выпрыгнешь…

Закостерился боцман:

— Растуды вашу, суды вашу… Чево хорохоритесь? Я вам не подвластный — не испугался.

— А мы тебе жлобье штоль? Нашел чудаков.

Ванька нацелился и метнул бутылкой старику в лысину. Мишка заржал — и в сон, как в теплое тухлое озеро…

5.

В лягавке.

В это же время в заплеванном милицейском районе просыпался дежурный, позевывал скучающий Фома и азартно сморкался хозяин лавки. Сочувственно всхлипывало перо. Сломанный сон дежурного обвис на грузных щеках, на мокрых губах. Просоньем засалились очи карие, очи жгучие. Голос затекший:

— Так двое?

При каждом вопросе хозяин торопливо встряхивая облезлые глаза:

— Двое, товарищ, двое…

Слова Фомы — шары чугунные:

— Абы двое, абы десятеро — скрозь стен не видно…

Ночь в окне. За перегородкой сладкий всхрап переливами. Мильтоны захлебывались позевотой. Старика слеза заливала:

— Усы черные, через щеку рубец…

Шоворлюсил старик — дежурный спал. Кончал старик говорить — дежурный просыпался:

— Так двое?

— Двое, товарищ, двое… Будто кажись двое, а можа цела шайка…

Писарь сопел. Старик сопел. Сопело перо. Фома барахтался в дремоте, спал: носом подсвистывал; ухом слушал… — Напрасные старанья, ложились бы они все спать: не такие Мишка с Ванькой ребята, штоб на всяком пустяковом деле засыпаться — не шпанка в сам деле…

6.

Когти сорванные.

Из койки боцман вывалился в обычный утренний обход. Легким шагом топтал кубрик, жилую палубу: на все кидал зоркий хозяйский глаз. Проверил вахту. Зевнул в сонь утреннюю, мелким крестом захомутлял волосатый рот и к портному Ефимке за утюгом. Умывался с душистым мылом. Старательно утюжил брюки: к катитану (а по-советски — к командиру) собирался. Ванька валяется на полу. Поднял Ванька хриплую голову:

— Брось… Кха-кха… — до дыр протрешь… Достал бы ты лучше опохмельки.

И Мишка из-под стола голос подал:

— Растурился бы капусты кислой иль рассолу… Истинный господь, кирпич в горло не лезет…

В двенадцать, с ударом последней склянки, втроем в капитанскую каюту: Федотыч деревянный и строгий, Мишка с Ванькой — виноватые, опухшие, мятые: ровно какое чудище жевало, жевало да и выплюнуло их. КАПИТАН с кистью. Лоскут полотна размалеванного: море, скалы, облака. Наклонит капитан голову на бок: поглядит, поглядит — мазнет слегка. На другой бок голову перевалит, глаз прищурит — опять мазнет… Забавник. Шея — трубка дымогарная. Ноги — тумбы. Лапы — лопасти. Пальцы — узлы. Спина кряжистая. Хороший капитан: старинной выварки. Якорь. На боцмана по привычке утробно рыкнул.

— Ну?

Федотыч шагнул с левой. Мишка с Ванькой глазом подкинули капитана и ни полслова не сказали, а подумали одно: ежли топить — большой камень нужен… Вспомнился семнадцатый годочек: сколько смеху было…

— Ну?

— Мы, Вихтор Митрич…

— Подожди! Видишь, я занят.

На стене вожди, модель корабля, гитара на шелковой черной ленте. К стене прилип затылком трюмный механик Черемисов: жидкие ножки подрыгивают, сосет сигарку, пожалованную самим, рыбий глаз на картину косит: