Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 8

Усатый мужчина защемил крепкими пальцами онемевшей женщине локоть и повел ее, покорную, сквозь проход, плотно забитый людьми.

— Вот ведь стерва! — говорили в отделениях и по пути. — Чуть что не на глазах залезла в мешок. Он только-только что задремал, а она и нацелилась…

— Господи милосливый! Спаси, сохрани и помилуй! — Забытая старушонка моталась у Катиных ног. — Николай чудотворец!

Люди-то, люди-то какие пошли! Все за кусок, за несчастный этот кусок.

— Ты, старушка, помолчи, — заметили с верхней полки, — а то в свидетели привлекут.

— Молчу уж! Молчу!

Старушонка пришипилась на баульчике.

Поезд стоял нестерпимо долго. Мужчина не возвращался.

— Никак задержали дядю-то?

— Очень просто.

— Не мешало бы тоже проверить документ. Не иначе — из бывших лавочников.

— Определенно.

Ему никто не сочувствовал. Недоверие сочилось из всех щелей.

Катя сидела вся вытянувшись, еле касаясь лавки, готовая сразу вспорхнуть, — как будто от этого поезд скорее тронется.

Сон обдал ее такой живой теплотой Сениного присутствия, будто он рядом, будто он тоже спит, сидя на жесткой, плотно населенной скамейке. Но пока поезд стоял, это чувство рассеялось, и Катя снова осталась одна. Когда же кончится ночь?

Катя уже отчаялась, уже приучала себя к безвыходной мысли, что что-то случилось (тетя Наташа предупреждала: «Смотри, в катастрофу не попади!») и что она застряла здесь неизвестно насколько, — как вагон вдруг, без предупреждения, дрогнул, и сейчас же белый луч пробежал по окнам, колеса залопотали, поезд пошел.

В ту же минуту, широко шагнув через чей-то прочный, в ремнях, сундучок, к своему месту вернулся усатый мужчина.

— Четкий аппарат! — оживленно сказал он, не то с одобрением, не то с удивлением. — На ять работают!

— Сдал? — спросили его.

— Сдал в ТОГПУ. Что же, няньчиться прикажете, что ли?

Катя зажмурилась, чтобы уйти от пышных усов и крепких коротких пальцев.

Колеса разрабатывали свое, но ничего было не разобрать в бессмысленном токотаньи. Радость рассыпалась. Катя садилась то поглубже, то на самый кончик, переставляла ноги то так, то эдак; расстегнула шубку и застегнула, — нет, не было сна, началась бессонница, — какая знакомая!

Письмо больше не грело, и в быстрых оборванных буквах дышала спешка, неуверенность и тревога. А вдруг он уже раскаялся, что написал? Вдруг послал другое вдогонку — «Не езди»? Вот выйдет она из вагона после бессонной ночи: лицо серое, отекшие веки, волосы не завиты, потертая шубка, — днем-то очень даже заметно. Это — не где-нибудь, а в Москве. Как подойти к нему? Что он спросит? Что ей ответить?

«Сеня, скажи прямо: если будешь опять так мучить, то лучше не надо ничего, разойдемся…»

Нет, не то. А вот так:

«Сеня, когда ты кричал, что я мещанка и тяну тебя в болото, ты упустил из виду: ведь я же некультурная, Сеня, мне за тобой не поспеть. Подумай сам, куда мне учиться после работы? У нас вредное производство, мне даже доктор велел больше лежать. А в выходной день постирать надо ж, и обмыться, и в очереди постоять; тетя Наташа больная, ей трудно… Ах, Сеня, да что говорить! Я рада всей душой и буду ночи сидеть, только ты не сердись, не кричи на меня…»

Нет, никуда не годится. Вот как надо:

«Сеня, помнишь наши первые разговоры? Помнишь, как мы пошли в кино и ты меня за руку взял? Помнишь, было сыро на улице, я закашляла, и ты снял с шеи кашне и на меня надел. Видишь, Сеня, я с той минуты так утвердилась, что ты один для меня, и если не ты — мне никого не надо. А Тамара Сергеевна, Сеня, к тебе так относиться не будет. Она старше тебя, сама из буржуйской семьи, образованная; ей лестно, что за ней партиец ухаживает, а большого увлеченья к тебе у ней вовсе и нет…»

Только захочет ли Сеня слушать? Оборвет на первых же словах, скажет: «Давай бросим трепаться». Убежит на пленум или в райком: некогда, каждый момент на учете…

Да придет ли он вообще на вокзал? А вдруг не встретит? Как же искать его по неизвестной Москве?

«Стану ходить по улицам, пока не встречу», — подумала Катя и представила себе высоченные темные дома, вдвое выше ленинградских, мосты, трамваи, электрические надписи; она идет по вязкому снегу, ноги едва вытаскивает, — навстречу люди, партийцы с портфелями. «Извиняюсь, вы не знаете, где мне найти товарища Семена Егорова?» Они смотрят неодобрительно: «Нет, товарищ, не знаем». Где же найти его, где? Катя метнулась и громко, несдержанно застонала.

— Нездоровится, что ли, милушка? — старушка прижалась к Катиным самым коленям. — Посмотрю, посмотрю — все не спишь да мечешься. Я вот тоже никак не засну, да мне уж по чину по стариковскому, а молодым бы надо бы первым сонком, что крепким медком… Да нынче молодых-то и нет, все лысые да морщавые, так прямо и родятся, ох ты, жизнь, ты жизнь…

Старуха шептала горячо, неразборчиво, слова пропадали наполовину, затертые в буйных переговорах колес.