Русь юродская. История русского юродства в лицах и сценах

В Дивееве Мария осела не сразу. Первое время она странствовала от монастыря к монастырю, от храма к храму между Саровым, Дивеевым и Ардатовым. В любую погоду – и в стужу, и в распутицу – она ходила в рваных лаптях, надетых на босу ногу. Зимой Мария ела, что подадут добрые люди, а летом – что сама раздобудет в лесу.

Она часто бывала в Серафимо-Дивеевском монастыре. Большинство сестер, видя ее самоистязания, относились к ней с большим почтением: старались, чем возможно облегчить жизнь юродивой – кормили, давали Марии чистую, крепкую одежду. Но через несколько дней она снова появлялась в монастыре во всем рваном, грязном, покусанная собаками, побитая какими-то злодеями.

Но находились в Дивееве и такие монахини, которые не хотели признавать ее подвига – они гнали Марию, жаловались на нее уряднику, просились избавить их от этой «бродяжки» и «нищенки», вечно ругающейся срамными словами. Урядник сажал Марию в арестантскую. Да скоро выпускал: что с нее возьмешь, с глупой-то!..

Блаженная Мария Ивановна действительно обогатила историю юродства непрестанным употреблением изумительно красочной брани. Ф. М. Достоевский акцентирует внимание на «нецензурном словце», употребленным юродивым Семеном Яковлевичем, то есть Иваном Яковлевичем Корейшей, но он таким образом лишь подчеркивает, насколько в целом пристойной оставалась его речь. У Марии же Ивановны «нецензурными» были уже не отдельные слова, а целые тирады, монологи!

Скоро и дивеевские сестры, и местные жители стали замечать в Марии Ивановне очевидное дарование пророчествовать: что она ни предскажет, все сбывается. Но тем не менее пускать ее в монастырь монахини не торопились. Уж больно она была беспокойной. Если блаженная Параскева Ивановна все больше сидела у себя в келье да в куколки играла, то Мария Ивановна отличалась редкостным буйным поведением. Ее прогнали даже с похорон Параскевы Ивановны, так юродивая принялась чудесить. Мария Ивановна ничего сестрам не возразила, а повернулась и покорно поплелась, куда глаза глядят.

А спустя совсем немного времени в монастырь приехал крестьянин и говорит: «Какую рабу Божию прогнали вы из монастыря! Она сейчас всю мою жизнь и все мои грехи рассказала мне! Верните ее, потеряете навсегда!» Игуменья распорядилась тотчас догнать Марию Ивановну и возвратить ее.

Блаженная Маня еще застала Параскеву Ивановну непогребенной. Она внимательно оглядела усопшую, повернулась к сестрам и сказала старшей ризничей монахине Зиновии: «Ты меня, смотри, так же положи, как Пашу». Сестры рассердились на нее, что она смеет себя сравнивать с самой Параскевой, и строго что-то ответили ей. Но выгонять уже не стали. Так Мария Ивановна и осталась в обители.

Ей отвели самую неблагоустроенную во всем монастыре комнату – холодную, сырую, полутемную. Здесь блаженная прожила почти восемь лет и приобрела жесточайший ревматизм. Но она не скорбела и не сетовала. Лишь когда слава о ней вышла далеко за пределы Дивеева и к Марии Ивановне потянулись сотни паломников, игуменья распорядилась перебираться блаженной в домик Параскевы Ивановны.

Жить вместе с Марией Ивановной было несоизмеримо большим подвигом, чем затворничать в самом глухом лесном скиту. Она самой себе не давала ни в чем пощады – истязала себя безжалостно, как говорится, умерщвляла плоть, – но почти так же немилостиво Мария Ивановна приучала к подвижничеству живших с ней сестер. Так, она не позволяла, к примеру, матери Дорофее спать иначе как на одном боку. Если ночью, во сне, несчастная Дорофея переворачивалась на другой бок, Мария Ивановна немедленно будила ее – следила же исправно, сама не спала! – и велела принять прежнее положение.

Когда ревматизм сковал Марию Ивановну до такой степени, что она без посторонней помощи не могла подняться с досок, служивших ей ложем, м. Дорофея ночи напролет то и дело помогала блаженной встать и снова лечь – у Марии Ивановны почему-то находилось множество забот, исполнение которых она ни в коем случае не могла отложить до утра.

И вот Мария Ивановна в сто первый раз за одну ночь позвала м. Дорофею помочь ей подняться. Но монахиня до такой степени уже обессилела от непрестанных причуд юродивой, что ей самой впору было звать на помощь, и она отказала блаженной: «Как хочешь, Мария Ивановна, не могу встать! Что хочешь делай!»

Ничего не ответила Мария Ивановна. И вроде бы угомонилась. Уснула накрепко и м. Дорофея. И вдруг в комнате произошел совершенный переполох: раздался грохот, как от обрушения чего-то, кто-то пронзительно, на весь монастырь, закричал: карау-у-ул! Монахиня Дорофея вскочила, запалила свечу – и что же увидела?.. На полу лежала Мария Ивановна, видимо, изувеченная. Так и оказалось – у блаженной была сломана рука. Не получив от м. Дорофеи помощи, она поднялась самостоятельно, да оступилась впотьмах – опрокинула стол и изувечила руку.