Русь юродская. История русского юродства в лицах и сценах

Снова предоставим слово монахине Анне. Вот что она пишет: «Ну, с тех пор, как возвратили нам матушку-то Елизавету Алексеевну, все по-прежнему стало у нас спокойно; перестала озорничать и моя Пелагея Ивановна. Вместо камней да палок с матушкинова игуменства цветы полюбила, цветами заниматься стала. Сидит ли, ходит ли, сама, знай, их перебирает; и сколько, бывало, ей нанесут их! Целые пуки. Всю-то келлию затравнят ими. Тут вот она и бегать почти перестала, все большее в келлии, бывало, сидит. Любимое ее место было на самом-то ходу между трех дверей, на полу, на войлоч-ке у печки. Повесила тут батюшки Серафима портрет, да матушкин; с ними, бывало, все и ночью-то разговоры ведет да цветов им дает.

Спать она почти не спала; разве так, сидя тут же или лежа, немного задремлет, а ночью, случалось, посмотришь, ее уж и нет: уйдет, бывало, и стоит где-нибудь в обители, невзирая ни на дождь, ни на стужу, обратясь к востоку, – полагать надо, молится. Больна никогда не бывала».

А вот фрагмент воспоминаний духовного сына блаженной Пелагеи художника М. П. Петрова, неоднократно бывавшего в монастыре: «Та цепь железная, которой некогда приковывал ее муж и которую она принесла с собой в Дивеево, служила и теперь ей подчас веригами, а подчас изголовьем. Спала она и сидела всегда на полу, и непременно около входной двери в келью, так что проходящие нередко наступали на нее или обливали ее водой, что, видимо, доставляло ей удовольствие. Как только все в келлиях улягутся на ночь спать, Пелагея Ивановна, тоже притворявшаяся, что ложится спать, вставала, становилась на молитву и молилась почти всегда до утра, тихо плакала и вздыхала на молитве и иногда в восторге духовном громко восклицала, чем и будила бывшую около нее келейницу Анну Герасимовну, причем притворялась спавшей и восклицавшей во сне. Пищу принимала умеренно и питалась преимущественно черным хлебом, который носила всегда за пазухой и из которого катала шарики. Эти шарики служили ей вместо четок при совершении молитвы Иисусовой. И это было почти постоянным ее занятием. Ногтей Пелагея Ивановна никогда не обрезала и никогда не ходила в баню. Вообще, тело свое видимо истязала и угнетала».

Блаженная спала на полу, где придется. Однажды она прилегла у самой печки, в которой в это время трещали поленья. Вдруг из печки вылетел уголек и попал Пелагее прямо на висок. Но она даже не пошевелилась, чтобы его сбросить: так и лежала спокойно, пока уголек тлел у нее на лице!

«Что и говорить? – рассказывает дальше монахиня Анна. – Воевать по-своему, по-блаженному, воевала, а уж терпелива и смиренна была, удивляться лишь надо. Бывало, таракашку зря ни сама не тронет, ни другим не даст. Не только кого обидеть – на ногу наступят, бывало, ей, раздавят вовсе, да еще стоят на ней, а она не пикнет, лишь поморщится только. Волосы даже раз загорелись от неосторожности на ней, и тут молчит. И как хочешь, бывало, ее унижай, поноси, ругай ее в лицо, она еще рада, улыбается. „Я ведь, – говорит, – вовсе без ума – дура“. А кто должную лишь часть воздает ей за ее прозорливость, да назовет ее, бывало, святой или праведницей, пуще всего растревожится. Не терпела почета, а, напротив, поношение любила больше всего.